Водораздел

— Юоникки куда-то запропастилась, — сообщила она.

Обычно их корова первой бежала домой и уже издали мычанием просила хозяйку открыть ворота загона.

— А-вой-вой, что же с ней случилось? — охала Доариэ, все еще глядя на мельничный мост. — Труко, труко, коровушка моя, иди домой, кормилица моя, — звала она корову, но Юоникки не было видно. Сердце Доариэ чуяло беду, и на глаза невольно навернулись слезы.

Поавила тоже встревожился. Жито прихватило заморозком, а тут еще вот корова куда-то пропала. Он уже начал в своей душе строить разные планы, как же ему теперь быть — пойти на лесозаготовки или, может, заняться ловлей птиц. Но в глубине души он все еще надеялся, что корова придет домой. Может быть, медведь потревожил коров и Юоникки отбилась от стада и заблудилась в лесу. Но стадо вернулось домой спокойно, коровы не бежали испуганно, как бывает в тех случаях, когда медведь нападает на стадо. «Нет, видно, не в медведе дело, что-то другое стряслось с Юоникки», — размышлял Поавила, укладываясь спать.

Корова не пришла и к утру. На рассвете Поавила с сыновьями отправился на поиски.

Настоящего пастбища в Пирттиярви не было. Скот пасся в лесу. Правда, летом он не уходил дальше окрестных болот и лужков. Но под осень, когда вся трава на них была съедена, коровы, случалось, забредали и в глубь леса, где росло больше грибов. Поэтому верстах в четырех от деревни выгон был отгорожен от леса завалом — общими силами свалили деревья так, что из них образовалась изгородь. Правда, многие из них уже сгнили и ушли в землю, и скот во многих местах мог легко пройти через завал. Этот отгороженный завалом выгон Поавила разделил на участки и направил сыновей в разные стороны.

— Хорошенько смотрите топкие места и берега ручья, — наказывал он Хуоти, который вместе с Олексеем пошел в сторону Вехкалампи, захватив с собой кошель — на случай, если по дороге попадутся грузди.

В лесу уже чувствовалась осень. Березы стояли еще зеленые, но той свежести и аромата, что бывает летом, уже не было. Осины тоже поблекли, местами на них появился багрянец. Переходя через болото, Хуоти вдруг ощутил под ногой что-то твердое и стал разрывать мох. Подо мхом оказались мостки, сделанные из круглых бревен. Олексей от кого-то слышал, что здесь был настил, построенный шведами еще в те времена, когда они совершали набеги. Видимо, это было в очень давние времена, потому что мостки ушли глубоко в болото и нигде поблизости не было видно даже следа от дороги.

Мальчишки дошли до завала и повернули назад. На обратном пути на берегу ручья, впадающего в Вехкалампи, Хуоти заметил что-то пестрое. Юоникки?

Она была уже мертвая. Задние ноги коровы провалились между вьющимися по берегу ручья толстыми корнями деревьев, и она не смогла их вытащить. Ее мутные глаза были выпучены, язык вывалился изо рта.

Разглядывая мертвую Юоникки, Хуоти вспомнил о черном баране, которого вчера закололи, чтобы задобрить лесного владыку. Не помогли заклинания Срамппы-Самппы… Не помогло и то, что бабушка, выпуская весной коров в первый раз в лес, зажгла лучины по обе стороны дверей хлева и просила: «Кормилец наш, святой Олессиэ, в этот хлев приведи всех моих коровушек…»

VIII

Пулька-Поавила стоял с серпом под мышкой на краю ячменного поля, разглядывая сморщенные тощие колоски. Только теперь, когда началась жатва, окончательно стало ясно, какой урон нанес хлебам заморозок. На душе Поавилы было горько. Он даже не обращал внимания на ворон, которые большими стаями кружились над полем и то и дело, совершенно обнаглев, садились чуть ли не у ног Поавилы и клевали зерно с колосьев. Вспугнутые, они неохотно взлетали и опять рассаживались на изгороди и на елях кладбища.

На озере катились белопенные волны, и отсюда, издали, казалось, словно белые барашки пробегают ряд за рядом по темно-синей глади. У мыса Весанниеми на волнах качалась лодка. Видимо, старый Петри отправился проверять свои сети. Лес за заливом был по-осеннему желто-зеленым.

Хёкка-Хуотари со всей семьей тоже жал свое поле.

— Иди, покурим! — крикнул Поавила, увидев, что сосед воткнул серп в суслон и выпрямился, чтобы дать отдых занемевшей спине.

Поля Пульки-Поавилы и Хёкки-Хуотари разделяла ветхая, косая изгородь. Перелезая через нее, Хёкка-Хуотари сломал одну из жердей. «Надо бы изгородь поправить», — подумал Поавила.

— Бог в помощь жнецам, — приветствовал Хёкка-Хуотари.

— Да жать-то в этом году нечего, — ответил Поавила, протягивая соседу свой кисет. Они сели на груду камней. На поле и по краям было несколько десятков таких груд. Когда-то покойный отец Поавилы убрал с поля камни. Поавила тоже их собирал, но все равно, куда ни взглянешь, все поле в камнях. Поавила просто диву давался. Осенью соберет он все камни с поля, сложит в груды, а весной, как только оттает земля, опять камней полно. Из земли, что ли, они поднимаются?

— Камни растут, — пояснил Хёкка-Хуотари.

— Да, уж что-что, а камни-то хорошо растут на наших полях, — подтвердил Поавила. — Хлеб вот — плохо.