Водораздел

Доариэ глубоко вздохнула. О постройке новой избы Поавила говорил еще тогда, когда пришел свататься, только до сих пор дальше разговоров дело не двинулось. Где же ему теперь за постройку браться… Годы уже не те, да и время-то какое… Но Поавила думал иначе. Он еще до войны собирался поставить новую избу, да все проклятая бедность мешала, все приходилось откладывать. Последний раз его планы рухнули, когда он взломал дверь семенного амбара и по доносу Хилиппы попал в тюрьму. С той поры Поавила уже не думал о новой избе, да и сейчас вряд ли заговорил бы о ней, если бы на его голову не посыпались с потолка песок и труха.

Виски у Поавилы уже серебрились и горбился он все сильнее, но еще чувствовал себя крепким и верил, что хватит у него сил поставить новую избу. Самое время сейчас приниматься за постройку. Хуоти уже почти взрослый. Недоимок платить не надо. Правда, времена еще беспокойные, и что будет завтра — не ясно, но ведь он уже не тот, что был. Он и в кемской тюрьме побывал и на Мурманке работал. Поавила верил, что теперь и дышать будет легче и жизнь станет лучше. Поглощенный своими мыслями, он машинально начал свертывать цигарку, хотя ночью, как правило, не курил.

— Что с тобой? — спросила Доариэ.

— Да вот паразиты проклятые… видно, придется из-за них ставить новую избу, — проворчал Поавила, почесывая заросший затылок. — Иначе от этих тварей не избавишься.

— Кто знает, что еще будет, — заметила Доариэ.

Жена Хилиппы вчера говорила ей, что теперь настали времена, когда бес вселяется в людей и брат идет на брата и кровь людская польется рекой.

— Придет ли когда-нибудь конец страданиям человеческим? — вздохнула Доариэ.

Поавила не верил в эту бабью болтовню, но спорить с женой не стал. Зачем обижать ее, да еще ночью? Ей и так нелегко. Он лишь мягко заметил:

— Не надо вечно стонать. Ну какой толк от жалоб? В надежде-то легче жить.

Доариэ давно утратила веру в лучшее будущее. Сколько раз в жизни надежды на то, что будет легче, оказывались напрасными…

Поавила привлек жену к себе и крепко обнял, чего уже давно не бывало. У Доариэ даже слезы выступили на глазах — так ей было хорошо, грустно и хорошо…

Все утро Поавила продолжал обдумывать мысль, пришедшую в голову ночью. Он словно только теперь заметил, что изба прямо-таки разваливается: пол с одного конца осел, печь вот-вот провалится в подполье, дверь так перекосилась, что с трудом закрывается. Да и неудивительно, ведь лет избушке уже немало: покойный отец еще был холостяком, когда срубил ее. В те времена в Пирттиярви и пилы еще не знали, все в избе одним топором вырублено — от стен до оконных рам. А теперь, слава богу, всякий инструмент имеется: и пилы, и рубанки… Так что смело можно браться за дело, строить есть чем.

Строительство нового дома считалось делом чуть ли не священным. С самого начала все надо было делать обдуманно. Большое значение имел правильный выбор места для новой избы. Не полагаясь в этом трудном деле на собственные познания, Поавила решил посоветоваться со Срамппой-Самппой, самым старым жителем деревни. Он уже собрался было пойти к нему, как отворилась дверь и в избу вошла дочь Самппы Анни в накинутой на плечи широкой шали с кистями.

Доариэ еще сидела за столом и пила чай.

— Милости просим, садись чай пить, — встретила она гостью.

— Спасибо. Пила уже, — отказалась Анни. Она говорила всегда несколько торжественно, отчетливо выговаривая каждое слово. — Вот зашла передать привет Поавиле. От учителя пришло письмо. Хёкка-Хуотари вечером принес с погоста.

Анни, как и все жители деревни, называла своего мужа учителем. Впрочем она, хоть и была замужем за учителем, ничем не отличалась от деревенских женщин, была такой же работящей и скромной.

— Какой-то Михаил Андреевич… начальник учителя… тебе поклон просил передать, — сказала Анни Поавиле.

— Михаил Андреевич?!

— Да, учитель пишет, что ты знаешь его.

— Если он тот самый, то знаю, — обрадовался Поавила и взял со стола жестяную кружку, из которой только что пил чай. — Вот из нее Михаил Андреевич пил. Это его кружка. Мы вместе в тюрьме сидели. В Кеми. Вот это человек… Как же они с учителем вместе оказались?

— А Иво-то наш поклона уже не пришлет, — с печальным вздохом сказала Доариэ.

— Может, и он вернется, — попыталась утешить Анни. — И такое случается. Про Теппану тоже болтали, что убит.

— Нет, Иво не вернется, — покачала головой Доариэ и со слезами на глазах посмотрела на Хуоти: она боялась, что Хуоти тоже могут забрать на войну.

— Хоть бы война скорее кончилась! — сказала Анни.

— А учитель ничего насчет этого не пишет? — спросил Поавила.

— Половина письма зачеркнута. — Анни достала из-за пазухи письмо и подала Поавиле.

Поавила не умел читать. Он удивленно разглядывал письмо, в котором добрая половина текста была вымарана военной цензурой.

— Да, видать, там тоже дела неважные, коли о них нельзя писать даже родным, — решил он.

Привет от бывшего товарища по камере обрадовал Поавилу, но письмо учителя наводило на невеселые мысли. Завтрашний день, который и без того вызывал тревогу, мог оказаться еще более мрачным.