Водородная Соната

— Следует ли мне удовлетворить просьбу? — беззаботно осведомился Паринхерм.

— Пожалуйста, — кивнула она.

Паринхерм открыл корпус одиннадцатиструнной. Пиан взвизгнула, выпрыгнула и перелетела к Коссонт. Она врезалась в её грудь, тут же вытянув свои неуклюжие руки, чтобы обнять ее.

— Это ужасно! — она плакала. — Останови это!

— Я мог бы отключить устройство, — сказал Паринхерм Коссонт, кивнув на Пиан.

— Оставь меня в покое! — вскричала Пиан.

— Все в порядке. Эта штука еще никогда не была такой чувствительной, — она обняла фамильяра, погладив её по спине и непроизвольно вздрогнула — внутри шаттла становилось холодно.

Паринхерм сунул голову в корпус одиннадцатиструнной.

— Тут есть одежда, — сказал он, вытаскивая куртку Коссонт. Он поднял ее, разглядывая. — Повелители экскрементов, — процитировал он с явным одобрением и усмехнулся. — Весьма остроумно, — заключил андроид, передавая находку.

— Лучше бы нашлось что-то потеплее, — Коссонт надела куртку. — Значит, мы теряем атмосферу? — спросила она.

Андроид кивнул.

— Да. И тепло. Очень необычная симуляция. Будет интересно посмотреть, что мы потеряем первым.

— Это ужасно, — снова всхлипнула Пиан.

Коссонт продолжала поглаживать существо.

— Так то вот, — подытожила она за неимением лучшего.

8 (С -20)

Корабль знал, что рано или поздно ему придется это сделать.

В вычислительных субстратах, которые обеспечивали среду для Разума Каконима, было множество битов, которые он никогда не использовал и, вероятно, никогда не будет использовать. Физически довольно компактная, заключённая в трех измерениях внутри массивного эллипсоида пятнадцати метров в длину, эффективная емкость субстрата Разума была, тем не менее, сравнительно крупной. Сравнения обычно касались того, сколько состояний разума стандартного дрона или человека можно было без потерь закодировать в одном и том же объеме, или как далеко в прошлое придётся зайти, чтобы достигнуть точки, где в условно заданном обществе каждый бит вычислительной мощности будет менее чем равен таковому, содержащемуся в одном Разуме.

Какониму было все равно. Значение имело только то, что из-за врожденной избыточной инженерии Культуры, его собственных последовательных эманаций в виде более ранних кораблей и своего рода долгосрочной лени в отношении стремления к наиболее эффективному использованию своих сильно расширенных и добавленных субстратов у него имелся значительный запас грузоподъемности. В итоге ему пришлось согласиться разместить в своём разуме — сущность, хотя и уменьшенную — другого Разума.

Соответствующий Разум представлял собой, как нетрудно догадаться, Разум Культуры, принадлежавший кораблю под названием “Зоолог” — доисторической глыбе грузового класса. Буксиру, по сути. И буксиру прославленному.

Суперлифтеры всегда имели склонность к эксцентричности. Обстоятельство не представлявшее какой-либо сложности для корабельной психологии или психологии Разума, могущее отчасти быть объяснённым как следствие их довольно скучной и повторяющейся работы и того факта, что они не просто формально являлись буксирами, но и были спроектированы как буксиры — в качестве аварийных, временных боевых кораблей, еще до войны с Идираном, когда у Культуры не было настоящих военных кораблей, или, по крайней мере, ни одного, в наличии которого она собиралась признаться.

Зоолог принадлежал к относительно небольшой группе суперлифтеров, переживших войну. Затем, ещё до того, как закончился великий конфликт — но задолго до того, как Культура произвела множество фантастически более мощных боевых кораблей — он совершил нечто относительно необычное: он сублимировался. Сам по себе.

Чуть позже он совершил ещё кое-что, для чего термин “необычный” уже казался не вполне уместным — он вернулся.

Практически в определении Разума слово — правильно написанное с заглавной буквы — означало сознательную сущность, способную идти в Сублимацию, не испарится при этом и даже — может быть, иногда, очень редко, на самом деле так редко, что это было бы довольно близко к статистическому определению большинства людей «никогда» — быть в состоянии вернуться, в некотором смысле все еще жизнеспособной и опознаваемой, прежней личностью, которая совершила переход от реального к сублимированному.

Если причины стремления Зоолога к Сублимации — кроме очевидного желания испытать на себе невыразимое волшебство неведомой ипостаси бытия — были непрозрачны, то причины его возвращения в реальность были просто непостижимы. У самого Разума отсутствовало объяснение, и он немало озадачил сущности флота Контакта (те, что уцелели — здесь сказалось сильное истощение первых лет Идиранской войны), спросив, не приютит ли кто-нибудь из них его сознание, сохранив оное в качестве наследия для потомков или, по крайней мере, до тех пор, пока ему не надоест и он не изменит свой разум снова, или еще для чего-то, чего он пока сформулировать не мог или не хотел.