Водородная Соната

— Да, непростительно, я знаю, но… это случилось. Уверяю вас, я изучил способы отменить результат немедленно, но оснований нет. Это было сделано очень хитро — очень хитро, поверьте мне. Нет никаких оснований. Поэтому мы должны пока отступить, перегруппироваться. Но ненадолго. Мы победим здесь, дорогой Мирбенес, во всех смыслах. Но вы должны понимать, что для этого я должен пойти на большой риск, и мне нужно, чтобы вы попросили наших друзей еще об одной услуге, когда придет время.

— Септаме! — сказал посол, почти в отчаянии, — как я могу…?

— Пожалуйста, послушайте, Мирбенес. Моей надеждой, моим желанием, — и давайте не будем называть это ценой, потому что так более, гораздо более благородно звучит, — моим чаянием всегда было, чтобы этот мир, мир, в котором я был рождён, мир моей колыбели, моего дома, был назван в честь одного из его самых любящих и почитаемых сыновей.

— Я…

— Нет, пожалуйста, послушайте. Позвольте мне сказать только это. Позвольте мне сказать всего четыре слова. Выслушайте, пожалуйста, дорогой Мирбенес. Четыре слова, всего четыре слова.

Мирбенес тяжело вздохнул и кивнул.

Банстегейн придвинулся еще ближе и прошептал послу на ухо:

— Мир Мирбенеса. Звезда Банстегейна.

* * *

Она должна была предчувствовать. Как и КьиРиа. Склом, похожий на силокулу аватар Участливого, играл на телесно-акустической антагонистической ундекагонной струне великолепно, словно был рожден для этого.

Корабль запрограммировал его. Он просмотрел всю литературу, изучил все технические характеристики, проанализировал все доступные экранные и звуковые записи, а затем тщательно смоделировал полученные данные, добиваясь, чтобы виртуальная версия сине-пушистого аватара смогла в точности воспроизвести игру всех великих виртуозов прошлого. Сонм полученной информации в итоге был загружен в аватар.

Склом сидел в огромном инструменте естественно, как будто был создан специально для него, держа оба смычка, как будто бы сделанных по его мерке. Он выпустил из лап недавно выращенные подушечки, заменяющие ему пальцы, и с первого же прикосновения смычка к струне заиграл прекрасную музыку.

Коссонт слушала с выражением нарастающего ужаса на лице, даже когда чуть не расплакалась от красоты музыки — это было одно из тех произведений, которые она знала, но не могла вспомнить название.

— Это излишне… богато, — сказал КьиРиа, взглянув на нее.

— Что? — переспросила она.

— Тон, — отозвался КьиРиа. — Слишком полный.

— Вы думаете?

— Давление воздуха. Мы находимся очень низко.

— Это водный мир, — сказала она, не глядя на собеседника, пока шестилапое существо, обитающее в одиннадцатиструнной, раскачивалось, пиля конечностями и творя красоту. — Здесь нет сухих высот.

— Это должно звучать тем лучше, чем выше вы поднимаетесь в атмосфере обычного кислородно-инертного каменистого мира. — КьиРиа пожал плечами. — До некоторого предела.

— Не знаю, — отозвалась Коссонт. — По крайней мере, один музыкальный критик сказал, что одиннадцатиструнная может улучшать своё звучание с увеличением высоты, но лучше всего она звучит за пределами атмосферы, где её вообще не слышно.

Всё еще наблюдая за игрой Склома — совершенной, блестящей, душераздирающей, — Коссонт услышала, как КьиРиа хихикнул.

Она всегда плохо уживалась с потерей вещей. Или, напротив, хорошо, если посмотреть на это с другой стороны. По словам её матери, это был практически талант. Коссонт сбилась со счёта, вспоминая людей, предполагавших или интересовавшихся, не потому ли она взялась за одиннадцатиструнную (а не за пальчиковую флейту), что этот инструмент так трудно оставить где-нибудь.

Тогда, после выступления небрежно совершенной версии абсурдно выглядевшего создания она очевидным образом потеряла желание играть на одиннадцатиструнной, потеряла его примерно на пятнадцать лет. Какой смысл тратить время на то, чтобы научиться играть как можно лучше, когда машина может использовать свою марионетку, чтобы играть так мучительно прекрасно, безукоризненно, восхитительно хорошо, как если бы это существо провело всю жизнь изучая, понимая и сопереживая инструменту и всему тому, что он собой являет?

— Вот так корабли сводят счёты, милая, — сказал ей КьиРиа, приоткрыв своё сердце во время последней пьяной ночи, проведенной на Перитче IV, на огромном плоту Апраниприла.

Они сидели на палубе, солнцезащитные тенты были свернуты наверху, только вдвоем, без аватара. Она смотрела на звезды там, где они мерцали между темными, невидимыми массами безмолвных облаков. Он сидел с закрытыми глазами, прислушиваясь к медленному ветру и медленным волнам, чувствуя, как плавно поднимается и опускается огромный плот. Даже после полуночи воздух оставался теплым и липким.

— Что? — всхлипнула она, вытирая нос тыльной стороной ладони.

— Ограниченно Участливый, вероятно, чувствовал себя оскорбленным тем, что Все, Что Считается Законным привёл тебя сюда.

— В самом деле? Но…