Водоворот

С дня операции прошло пять недель, восстановились они без проблем, и пока никаких признаков отторжения не наблюдалось. С каждым днем Карианне становилась все сильнее, и говорила, что задалась целью вернуться на работу к концу месяца. Возможно, это звучало слишком оптимистично. Но так она решила. Банк уже давно пообещал сохранить за ней место, несмотря на то, что Эллен Стеен вышла из комы и шла на поправку.

Карианне отпустила его руку и опустилась на колени возле могилы. Никлас оставил ее одну, дал ей побыть наедине со своими мыслями. Он вспомнил о том, что произошло три месяца назад, как Брокс пришел ему на помощь. Ему нравилось думать, что это было предопределено, что все силы света сплотились ради того, чтобы спасти Карианне. И замысел Линда просто не мог осуществиться. Помог Рейнхард. По реакции Никласа он понял, что разгадка в письмах от поклонника Карианне. Он все понял, когда увидел подпись на письме из участка. Письмо было подписано Амундом Линдом от имени ленсмана. Он сообщил обо всем Броксу, рассказал о доме, а там уже позвонила Кари-анне. У них оказалось десять минут преимущества и, как выяснилось, это спасло Никласу жизнь.

Рино тоже выжил, и даже без особых последствий. Боль в шее и повторяющаяся мигрень – вот и все. Он навещал приемного отца Эвена Харстада в доме престарелых, хотел посмотреть на старика, который молчал больше двух лет и заронил в душу сына зерно такой сильной ненависти. И кое-что произошло, старик заговорил и подтвердил старый слух о том, что отцом Эвена Харстада был сотрудник полиции Амунд Линд. В этот момент Рино вдруг понял, что эти двое действительно похожи. Из-за строгих черт лица оба казались намного старше своих лет. Он решил рассказать об этом Никласу, но когда очутился возле его дома, то увидел, как Никлас уезжает. Рино поехал следом, но успел заметить лишь огни фар – Никлас мчался так, будто речь шла о жизни и смерти. Потом Рино обнаружил машину и вышел по тропе к дому. В окно он увидел, что происходит, и, наткнувшись на запертую дверь, прибег к несколько нетрадиционному плану штурма. Оружия у него при себе не было, так что он надеялся только на эффект неожиданности. Рино прицелился так, чтобы палкой попасть Линду по голове, и ринулся внутрь через окно. Остальное Никлас видел уже сам.

Эвен Харстад поделился чудовищными подробностями о своем детстве в железных руках психопата Лоренца, а затем полностью признался во всех нападениях. Он уверял, что первый случай, который произошел три года назад, должен был стать единственным. Но когда он узнал, что сестра сдала дом, а стало быть, выставила напоказ трагедию его детства, в нем проснулась затаившаяся ярость – злость на тех отцов, которые отправили своих детей в свободное плавание.

Оказалось, удар Никласа попал в точку, он пробил череп Линда. После ареста тот не промолвил ни слова. Скорее всего, из-за повреждения мозга он онемел и, очевидно, считал, что так будет даже лучше.

По телу Никласа пробежал холодок, и он поплотнее запахнул пальто. Рана после операции еще побаливала. По иронии судьбы через два месяца после того, как он чуть не умер от потери крови, врачи в операционной раскрыли именно ту, едва поджившую рану. Линд действительно хорошо подготовился.

Карианне поднялась и отряхнула снег с колен.

– Это она, девочка, которая хотела проснуться в моем теле. В общем, ей это удалось. Последние двадцать пять лет она там была.

Никлас смотрел на надгробье Сульвейг Элвенес, женщины, которая носила ребенка Амунда Линда. Женщины, которую Линд убил. От отчаянья ему и действовать пришлось отчаянно.

– А теперь в твоем теле есть кусочек меня, – улыбнулся Никлас и сжал ее руку.

Эпилог

Она зачала ребенка не по своей воле, сопротивляясь изо всех сил, до тошноты. Неприязнь и отвращение к тому, кто рос внутри ее тела, со временем только усиливалась. Она никак не могла заставить себя полюбить его, появившегося из ненависти и вожделения.

Тело изменилось, она стала не похожа сама на себя и с отвращением смотрелась в зеркало. Когда эти изменения стали заметны всем, люди начали отпускать комментарии. Кто-то искренне поздравлял, кто-то осуждал и даже обвинял, но она отстранилась от всех.

Роды стали повторением насилия, очень болезненным событием, над которым она была не властна. Когда ребенка положили ей на живот, тепло маленького тельца смогло лишь растопить чувство отстраненности, но так и не пробудило в ней безусловную материнскую любовь.

Она была внимательной матерью, заботилась о том, чтобы ребенок был сухим и ухоженным, но во время кормления грудью она с грустью думала, что никогда не сможет его полюбить, хотя у них единая плоть и кровь. От стыда она отводила взгляд, избегала смотреть в глаза младенца, только тихо напевала себе под нос какую-то мелодию.