Водоворот чужих желаний

— Маленькая моя, ну не сердись на нее, — умоляюще протянул Артур, вставая. — Она у нас еще такая глупышка…

Катя уже стояла у входа в комнату. На последних словах мужа она обернулась и сказала то, что два месяца назад не позволила бы себе даже подумать, не говоря уже о том, чтобы произнести вслух:

— Она не глупышка, а истеричная дура. Эгоистичная и злая.

— Котенок, ну что ты говоришь! Просто сестра сожалеет, что ничем не может помочь тебе!

— Конечно. И от сожаления и стыда говорит мне гадости и пытается рыться в моих карманах. Не смеши меня!

В глазах Артура что-то мелькнуло, и это «что-то» Кате не понравилось. Он небрежно подошел к ней, грациозный, как дикое животное, и, наклонившись, прижался губами к ее губам. Катя попыталась отдернуть голову, но муж держал ее затылок сильной ладонью, так что она даже не могла пошевелиться, и насильно целовал, раздвигая языком сомкнутые губы.

— Пусти меня!

Она оттолкнула Артура, еле сдержавшись, чтобы не ударить по лицу.

— Ты что? Мужа целовать не хочешь?

Артур улыбался, но улыбка его была неприятной.

— Сейчас — не хочу.

Катя зашла в комнату, прижала ладони к пылающим щекам. «Господи, что со мной происходит? Он только что был мне противен!»

Катя выглянула в прихожую и увидела, как закрывается за Артуром дверь, ведущая в гостиную. К голосам Седы и свекрови прибавился и его негромкий баритон. Она мысленно поблагодарила бога, потому что меньше всего ей сейчас хотелось, чтобы они, как обычно, утрясали возникшие проблемы в постели. Артуру нравилось после ссоры подчинять жену себе, словно он брал реванш за ее неповиновение. Обычно Катя подыгрывала ему, но после его сегодняшнего поцелуя ей казалось, что попробуй Артур прикоснуться к ней — и она его ударит всерьез.

Ее разрывали на две части чувство вины перед мужем, которому она была обязана здоровьем, и неожиданное непреодолимое отвращение к нему. Катя вызвала в памяти то время, когда им было хорошо вместе, когда она засыпала, прижимаясь к нему и чувствуя себя защищенной. Но воспоминания не помогли. «То время прошло, — сказал взрослый усталый голос. — Учись строить отношения по-новому».

Она заснула и не слышала, как дверь приоткрылась и человек, бесшумно зашедший в комнату, ловко обшарил карманы ее брюк и рубашки.

Утром, заходя в офис, она столкнулась в дверях с Шаньским. Тот посмотрел на нее невидящим взглядом, проговорил «прошу прощения, Сонечка» и поплелся к своему кабинету. Катя недоуменно посмотрела ему вслед, покачала головой. «Сонечка. Ну надо же. Что с ним случилось?»

Юрий Альбертович, зайдя к себе, упал на стул и обхватил голову руками.

— Что же делать, что же делать? — скороговоркой пробормотал он. — Нельзя же бездействовать!

Если бы Шаньскому год назад кто-то сказал, что он будет страдать из-за родного ребенка, Юрий Альбертович не поверил бы. Детей у него было несколько — Шаньский считал, что четверо, — но особого участия в их судьбе не принимал. Рождены они были разными женщинами и по разным причинам: одна хотела таким способом удержать красивого мужика, другую поджимал возраст, и она радовалась, найдя подходящего биологического отца, третья залетела по глупости и побоялась делать аборт… Совесть Юрия Альбертовича была совершенно спокойна: каждую подругу он честно предупреждал, что отцом себя не видит и никогда им не будет. Все, на что был готов Шаньский, — это помогать деньгами. И то в разумных пределах. В конце концов, дамы сами знали, на что шли. Он предупреждал!

Юрий Альбертович терпеть не мог жизнь с обязательствами. Он любил, чтобы его окружали заботой. А сам заботиться о других был не готов.

Три девочки и мальчик подрастали в разных районах города, и иногда Шаньский даже заезжал в гости, если мать ребенка просила его. Он считал, что делает одолжение, поскольку ему не доставляло удовольствия возиться с маленькими детьми или, что еще хуже, с подросшими. Они были некрасивыми, как гадкие утята. Они оскорбляли его эстетическое чувство.

Старшего, мальчика, Шаньский видел последний раз пять лет назад. Тогда это был невыразительный одиннадцатилетний ребенок, худой, неразговорчивый, с костлявыми локтями и коленками (единственное, что нравилось Юрию Альбертовичу в собственном отпрыске, — это прямой тонкий нос). С тех пор мать Никиты вышла замуж, и без того редкие поездки к ней Шаньского сошли на нет.

Он встретил их случайно два месяца назад, прогуливаясь по арбатским улочкам. Бывшую любовницу он вспомнил сразу — она почти не изменилась за прошедшее время, разве что завела второй подбородок и слегка «поплыла» фигурой. А вот мальчика рядом с ней — тонкого, белокожего, красивого редкой, почти аристократической красотой — он не узнал. И только поравнявшись с ними и поймав взгляд его темных глаз, понял, что видит своего сына.

Юрий Альбертович был сражен. Гадкий утенок превратился в такого лебедя, что при взгляде на него у Шаньского замерло сердце. Никита был похож на него как две капли воды, и это сходство ласкало и грело душу отца. Юрий Альбертович видел свое отражение — молодое, только начинающее жить — и был счастлив, сам не понимая отчего.