Воды любви (сборник)

Самые первые рабы углубили его до 100 метров, и оборудовали там рабочие кабинеты, комнаты отдыха, и даже примитивный лифт на ручной тяге. Мы пользуемся им по ночам, да и вообще, живем в режиме дневного молчания. С 6 утра до 21.00 вечера у нас запрещена любая активность, кроме сексуальной. Мы с Леной этим активно пользуемся.

Если бы вы знали, какие оргии устраивают у нас в городке!!!

Как и везде, где люди днем ничем не заняты – советский НИИ, молдавское госучреждение, общежитие, ну, или Молдавия вообще, – по ночам они по-настоящему сходят с ума. Думаю, у нас тут самая качественная ебля в мире.

Ну, а ночью можно шуметь, сколько душе угодно. И даже выбираться на поверхность, позагорать в свете Луны.

Я, например, принимаю лунные ванные каждую ночь. Глядя в надменное небесное серебро я часто думаю о том, что же будет, когда меня не станет и моя душа уйдет по светящейся дорожке вверх.

И я шепчу себе: живущий внизу уйти может лишь вверх.

Иногда это кажется мне чудесной метафорой.

Гляди в оба

– Мы убили человека мы убили человека мы… – говорит он.

– Заткнись, – говорю я.

– Мы убили человека мы убили человекамыубиличеловека, – говорит он.

– Заткнись, – говорю я.

– МЫ УБИЛИ ЧЕЛОВЕКА, – говорит он.

– Я же говорил ГЛЯДИ В ОБА!!! – говорит он.

Смотрит на меня пустыми глазами и говорит еще:

– ТЫ убил человека, – говорит он.

– Вот еще, – говорю я.

– Слышь, ты, – говорит он.

– Ты убил человека, – говорит он.

– Я тебя умоляю, – говорю я.

– Это ТЫ убил человека, – говорю я.

– Потому что, пока я в этой машине сраной, – говорю я.

– Это считай ТЫ за ее рулем, – говорю я.

– Ну и что мы будем делать? – говорит он мне.

После этого мы с моим инструктором по вождению еще немножечко молчим. Так хочется верить в чудо! Так хочется верить, что сейчас в свете фар появится силуэт старушки, которая – как полагается после шока, – отряхнется и пойдет дальше, как ни в чем не бывало. Но в свете фар только пылинки. И кромешная тьма за светом. А все он.

– А все ты! – говорю я.

– Надо было, все-таки, хоть раз провести урок не в пять часов утра, – говорю я.

– И не в десять вечера, – говорю я.

– Жадничал, придурок, – говорю я.

– Выкраивал еще пару занятий, – говорю я.

– ТЫУБИЛЧЕЛОВЕКА, – говорит он.

Тут мы снова немного спорим: он доказывает мне, что с такими необучаемыми, стопроцентными кретинами с ПОЛНЫМ отсутствием чувства дистанции, – очень приятно, это я, – занятия если и проводить, то только, когда на дорогах пусто.

– Вот тебе и пусто! – говорю я.

Только такой тупой, необучаемый, совершенно неспособный к вождению кретин, – очень приятно, это все еще я, – мог, продолжает он, сбить старуху, которую заметил метров за сто, да еще и ехал на небольшой скорости. Тут мне крыть нечем. С самого начала занятий, – а на права я пытался сдать почти двадцать раз, став достопримечательностью местного ГАИ, – у меня не заладилось. Вижу, что впереди кто-то есть, а сам словно в оцепенение впадаю. Уж они и просили меня, и умоляли.

А я все равно записался на очередной курс, и пошел третий год моего обучения.

Которое, вот, прервалось.

Он ведь и поседеть уже – говорит инструктор – успел за эти два года. Нечего было свистеть про то, что необучаемых нет, говорю я. С другой стороны, – говорит инструктор, – лучше сбить старуху, которой приспичило вывести своего мопса поссать в пять утра, чем попасть в аварию с автомобилем. Тут мы впервые приходим к общему знаменателю. После чего, все-таки, решаемся выйти из машины и глянуть, что же там у нас лежит впереди. Результаты осмотра – как пишут в газетах, а я сам в них какое-то время работал, и разговаривать языком отчета стало моей плохой привычкой – не обнадеживают. Тут меня впервые начинает трясти.

– Сбросим ее в канаву? – говорю я.

– Вызываем полицию, – говорит он.

– Сидеть в тюрьме?! – говорю я.

– По любому поймают, тогда точно сядем, – говорит он.

– А так? – говорю я.

– Откупимся, – говорит он.

И вызывает полицию. После чего закуривает, и спрашивает меня, наконец.

– Так в чем же дело? – говорит он.

– Очки, – нехотя говорю я.

– Что очки? – говорит он.

– Ну, мне бы надо, – говорит я.

– На кой? – говорит он, но уже, кажется, начинает понимать.

– Понимаешь, – говорю я.

– Я и лица-то твоего не очень вижу, – говорю я.

– Просто… – говорю я.

– То есть ты хочешь сказа… – говорит он.

– Ну да, – говорю я.

– Минус шесть, а таблицу я выучил, – говорю я.

– Апх… ыпх.. – говорит он, вспоминая все наши рискованные маневры.

– В общем… – говорю я.

– Мне никогда не шли очки, – говорю я.

Тут он начинает смеяться, потом судорожно всхлипывает, а затем икает и пытается на меня наброситься, спотыкается о труп, встает, снова бросается… да не тут-то было.

Полиция приехала.

* * *

Первое, о чем меня спросил судья, было:

– Почему не говоришь по-румынски? – спросил он.

–… – промолчал я по-румынски.

– Почему не говоришь по-румынски? – спросил он.