Воды любви (сборник)

– Но я не… – сказал я.

– Послушайте сердце, – сказала она.

Я подумал немножко, а потом поднялся вверх по ступеням. Глянул в небо. Сказал:

мохнатый шмуль на душистый буль
цопля каплая в елтыши
а царанская дочь за любимой в ночь
по епству глядачьей мыши…
так улет за балканской малой ездовой
так мохнат на звиздячьей душой
так тырись оно в рот ради русь удалой
и пусть будет с тобою чин-чин…
заепахтый шмуль на душистый иссык-куль
байканур, днепрогэс и ленлаг…
если б всячий хрык на советский клык
то не мнямки б ни жнямки ни чай
так вперды за елды за елтак кочевой
за бучюньки виячий атас
и пусть каждый гланык за советский балык
в рот манется, а нет – тыкваквас!

…помолчав немного, я отошел от микрофона. Почему-то, на меня смотрели с ненавистью. Я пожал плечами. Жаль, подумал я. Услышал голос за спиной, уходя.

– Поймите, – сказала Вика.

– Это настоящий поток сознания, – сказала она.

– Мы только что присутствовали, – сказала она.

– При творческом озарении, – сказала она.

– Это как если бы Джойс написал перед нами, – сказала она.

– Своего бессмертного Улисса, – сказала она.

И хотя я не читал ни Джойса, ни Улисса, ни Вику, но все равно остановился.

…Вика оказалась очень компанейской девушкой, и провожала членов кружка «Пегас» из своего поэтического кафе до полуночи. Потом я помог ей мыть посуду, время от времени поглядывая на ее руки. Наверняка руки выдадут возраст, знал я. Но ее руки оказались молчаливыми, как партизаны на допросе в гестапо. Я увидел, что Вика тоже глядит на меня. В полумраке кафе ее глаза поблескивали. Я смущенно оглядел помещение. Небольшая квартирка, в которой снесли стены, и поставили барную стойку. Первый этаж, несколько цветов в кадках, рыбацкие сети на потолке, балка в деревенском стиле. Портреты бородатых мужчин в сюртуках на стенах. Мы домыли посуду, она сделала нам по чашечке чаю – она так и сказала «по чашечке чаю» – и уселась напротив меня за один из столиков. Обхватила плечи. Глянула исподлобья.

– Это кто? – сказал я, кивнув на портреты.

– Сколько тебе лет? – сказала она.

– Двадцать, – прибавил я себе год, как делали наши деды на священной Великой Отечественной Войне, а любовь ведь совсем как война, тут разбираться не приходится.

– А что, – сказал я.

– А вам сколько, – сказал я.

– Женщинам такие вопросы не задают, – сказала она.

– Почему? – сказал я, потому что правда не понял.

– Какой ты… девственный… – сказала Вика.

– Нет, я уже трахался, – сказал я.

– Кстати, это была Лера с «Муз-ТВ», – сказал я.

– Ну, в числе многих, – сказал я.

– Вы хотите меня? – сказал я.

Она раскрыла глаза еще чуть шире – они стали еще больше – и чуть покачала головой. Я резко встал, потому что интуиция подсказывала мне идти ва-банк.

– Что значит нет?! – сказал я.

– Я вовсе не сказала нет, – сказала она.

– Просто поверить не могу, – сказала она.

– Такой молодой, – сказала она.

Я отшвырнул столик, решив быть мужественным и стильным, как Антонио Бандерас, о котором я тоже читал в «Экспресс-газете», хотя фильмов с ним, к сожалению, не смотрел. Тряхнул головой, хотя пострижен всегда коротко. Сказал:

– Дай мне этот день, – сказал я.

– Дай мне эту ночь, – сказал я.

– Дай мне хоть один шанс, – сказал я.

– И ты поймешь, – сказал я.

– Я то, что надо, – сказал я.

– Где-то это я уже слышала, – сказала она.

– Заткнись и снимай платье, сучка, – сказал я.

…как и все поэтессы, и вообще культурные женщины, Вика оказалась очень падкой на ролевые игры женщиной. Особенно ей нравилось, когда ее унижали, стегали, шлепали, и называли проституткой клятой. Видимо, она таким образом компенсировала избыток Поклонения в обычной жизни. Ведь, как она сама мне призналась, почти все ее траханные молью коллеги по поэтическому кружку мечтают ей овладеть.

– Трахнуть, хочешь ты сказать, – сказал я, обрабатывая ее сзади.

– Дааааа, – сказала она.

– Так и говори прямо, сучка ты этакая, – сказал я.