Воды любви (сборник)

– Когда мы с тобой на Сенатской в каре были, – сказал он.

– Разве не к одной цели шли? – сказал он.

– Не одна пиз… в смысле звезда нам светила?

– Бросай упадничество, – сказал он.

– Подпиши бумаги, и все, – сказал он.

– Сошлем на рудники, а сам будешь бригадиром, – сказал он.

– Сало, табак, водка, – сказал он.

– Хавчик подгоним, телок, – сказал он.

– Будешь бывших, графьев на перо сажать, – сказал он.

– Я… не… раз… – икал, плача, избитый весь Кюхля.

– А разве Сашка Пушкин нам враг был? – сказал Рылеев.

– А на лесоповал угодил, – сказал он.

– Потому что Диалектика, – сказал он.

– Ну, еще и Герцен попросил, – сказал он.

Герцен и правда очень просил, сильно раздражался из-за того, что некоторые из держиморд еще писать и читать умели. Говорил, творческая ревность. Вот в один прекрасный день – мороз мля и солнце день на ха чудесный, писал о нем позже великий русский писатель Герцен, – и отправили на рудники поручика Толстого, студентика Достоевского, прапора Лермонтова, козла Тургенева и еще пару тройку тварей. Позже, конечно, сказали что они все боролись с самодержавием и погибли, защитив собой от пуль заговорщиков мудрых руководителей, товарищей Кюхельбекера, Рылеева, Пущина… Даже картину позже один лох нарисовал, по фамилии какой-то… Не поймешь, так что звали его все Неизвестный. Называлась:

«Товарищи Пушкин, Толстой, Достоевский и Тургенев и еще пара-тройка тварей защищают своими телами от пуль Мудрых Руководителей, организаторов Светлого Декабря, товарищей Рылеева, Пущина и Кюхельбекера, умирая с улыбкой на устах».

С улыбкой… Если бы. Умерли они не сразу, крепкие были, из вспоенных кровью помещиков. Дольше всех продержался Сашка Пушкин. До последнего рассчитывал выжить, чесал пятки блатарям, и тискал им рОманы, а когда его товарищи – декабристы, приехавшие на рудник, с проверкой, – попрекнули, что мол, надо себя блюсти, вякнул что-то смешное. Типа, сам человек публичный, куе мое, да и мал и мерзок, но не как вы, чмохи. Улыбнулся Рылеев, вспоминая. Смотрели они с товарищами в окошко потайное в бараке, а там Сашка бригадиру – пятку чесал, и стишата травил.

товарищ верь придет звезда
она пленительного счастья
и на обломках пиздовластья
нассыт нам наши имена
абрам рувим хаим и перчик —
последнее конечно псевдоним —
красивый словно херувим
сражался этот юноша в отряде
самообороны нашего кибуца,
стрелял из пулемета прямо в морды
налетчиков и держиморд славянских
ну а когда его достала пуля
то он сказал, ни на кого не глядя:
товарищ верь придет звезда
она пленительного счастья
и на обломках самовластья
звезды дадут всем тем, кто
в нас не верил, и Герцена великим
не считал, товарищ, верь, она придет,
завоет, закричит, заплачет,
и нас с тобой к себе потащит
на то она мля на и звезда

За это блатные Сашке миску каши давали дополнительную.

Хитрец Пушкин, может, и продержался бы, если бы не начал тайком, на кусочках бумаги папиросной, писать «Записки об 1825 годе». А это, как сказал товарищ Герцен, перебор, потому что вИдение у России должно быть одна, тем более, на свое героическое прошлое. Так что Пушкина пристрелили трое латышей из охраны. Славные ребята! За такой мужественный поступок высший Совет Декабристов сразу повелел независимостью одарить прибалтов. И названия им клевыепридумали. Эстония, Литва, Латвия… Словно музыка для русского уха звучат новые имена новых республик, ставших свободными от рашкованского русского тупизма и самовластия, написал об этом позже великий русский поэт Герцен. Да-да! После того, как Мишку Лермонтова на прииске киркой по голове насмерть припесочили, а Сашку Пушкина у параши пристрелили, товарища Герцена словно подменили. Выдал на гора ряд выдающихся произведений.

«Мцыри», «Демон», «Я вас любил», «Полтава»…

Получается, всего-то и надо национальным меньшинствам нашей большой страны, чтобы расцвести, так это немножечко попридержать русских тварей, нагло лезущих в первые ряды, подумал товарищ Рылеев. Вспомнил про Кюхлю.

Сказал:

– Кюхля, подпиши, – сказал он.

– Пощадите, – пискнул Кюхля.

– Ты же знаешь, мы пощадим, – сказал Рылейчик.

– Врешь, – сказал Кюхля, тяжело дыша.

– Пестель все подписал, – сказал он.

– А ему пузо вспороли и кишки на стол намотали, – сказал он.

– Муравьевым яйца отрубили, перед тем, как колесовать, – сказал он.

– А ведь все подписали! – сказал он.

– А кто от них подписи требовал?! – сказал Рылеев.

– Я думал… мне каза… – забормотал смущенно Кюхля.

– Кюхля, мля буду, – сказал Рылеев.

– Слово друга даю, – сказал он.