Воды любви (сборник)

Побледнев, завис словно над бездной Чесночок, а потом зашел в подвал и дверь прикрыл. Грохнул выстрел. На секунду почудились Редисочке, что не выйдет Чесночок, что он сам себя… Нет, наш товарищ оказался! Вышел, ноги дрожат… Сам улыбается. Ребята смеются, аплодируют.

– Сбитая целка! – кричат.

– Сбитая целка, – скандируют.

Лицом Чесночок на глазах меняется. Суровеет, взрослеет. А ведь может и правда писатель из него выйдет, подумалось Редисочке. Наш, чтоб по правде все написал. Да и муж может из него… Чиполлино все равно ведь долго не выдержит. Сердцем болит, за всё! А мы бы с Чесночком, подумалось вдруг, могли бы книжку написать. В соавторстве. Про отряд товарищей, что без устали мотается по грядкам России, выпалывая всякие гребаные фрукты да овощи, и дав свободу сорняками, тысячелетиями угнетаемым гребаными аристократами-огородниками…

– Бери, Чесночок, пару ребят, – командует Чиполлино.

– И вези тела в шахту, – велит он.

– Редисочку с собой тоже бери, – говорит он.

– Я справлюсь, товарищ, – чуть не плачет Чесночок от обиды.

– Дурак-овощ! – говорит ему Чиполлино.

– Я тебе ее как бабу дарю, – говорит он.

Протер Чесночок очки. Хотел сказать что-то. Передумал. Обнял порывисто Чиполлино. В губы поцеловал.

– Хоть ты и русский лук-держиморда, – сказал он.

– А ближе брата мне, – сказал он.

– Да я за тебя товарищ… – сказал он.

– Ну езжай езжай, – сказал Чиполлино.

Промокнул глаза, щурясь вслед телегам с трупами. Вернулся в подвал, отыскал пакетик с пестицидами. Рассыпал на ладони окровавленные. Не смог носом потянуть. Выругался. Стал слизывать, почувствовал, как десны немеют. Потом и приход пошел. Закружились в кровавом хороводе черти. Заплясали круговую, как в варьете бесовском. Но это все обман зрения, знал Чиполлино. Чертей ведь никаких нет, и бога нет. Нынче срать в церквях можно. Облизал Чиполино еще руки. Вдохнул глубоко. Увидел мутное что-то у ног. Ползло, качалось. Шепот услышал жаркий. Земляничка, понял, разжал руку на маузере.

– Ваня, Ваня, Джованни, – шептала Земляничка.

– Как же так, Ваня, – шептала она.

– Грех, деток убили, – шептала она.

Хотел сказать что-то Чиполлино. Не успел.

Отключился.

…когда тела в шахту сбросили – Чесночок с Редисочкой на всякий случай еще головы размозжили, чтоб не выполз никто чудом, – у телег собрались перекурить. Кум Тыква достал пузыречек со спиртом, что в больнице разгромленной прихватил. Сказал:

– Теперича истории пути назад нет, робя, – сказал он.

Выпили, закусили крупко, занюхали товарищем Женьшенем. Устали, как после работы трудовой. Да это и есть работа, поняла вдруг Редисочка. И такой работы еще вся Россия немытая полна. Все еще перекопать, перекорчевать. Всех выдрать, да пересажать. Все изменим, все соком зальем… Тут и Чесночок сбоку жарким фаршмачным дыханием ухо обжег. Забормотал.

– Красивая пани, – сказал он.

– Я вижу нас властителями нового мира, – сказал он.

– Мы спрыснем новой жизнью завядшее русское древо, – сказал он.

Каркали вороны. Мотали головами лошади. Косился латыш Картофель. Тот тоже по-русски не понимал, ему жестами объясняли. Какой… липкий, с неприязнью подумала Редисочка. Но ведь рано или поздно потянет, потянет меня к такому, подумала. Голос почвы, подумала. Да еще и Чипполино с коровой этой жирной, Земляничкой… Тварь! Послышался вдруг сзади свист. Оглянулись.

У шахты стоял, с пулеметом, товарищ Женьшень.

Улыбался прекрасным Буддой, украденным тибетской экспедицией Тянь-Шаньского, Буддой, что простоял в гостиных аристократов, духов вызывавших… а потом вдруг раз и вызвался! И закрутил в руках бессмысленный молот, глиняный молот судьбы…

– Чего тебе, товарищ? – сказала Редисочка, слезая с телеги.

Отмахивалась от руки галантно протянутой Чесночком, морщилась. Потянулась с земли за винтовкой.

– Что, неужто еще жива гнида какая? – сказала она.

Товарищ Женьшень улыбнулся, головой покачал. Сказал вдруг.

– Товалиси, – сказал он.

– Смотлите на меня, я сказать имею, – сказал он.

– Не один товались Чесноцок уметь стих, – сказал он.

– Китай лодина стих, – сказал он.

– Я социнить, – сказал он.

Фыркали лошади. Поднимался из шахты пар от тел. Молчал отряд. Глядели на китайца.

Тот дернув плечом, приподнял пулемет повыше, и продекламировал.

– Я узнал цто у меня, – сказал он.

– Есць огломная семья, – сказал он.

– И тлопинка и лесок, – сказал он.

– В поле каздый колосок, – сказал он.

– Это все моя сцемья, – сказал он.

– Это лодина моя, – сказал он.

– Это все не мотовня, – сказал он.

– Это все не муетня, – скахзал он.

– Это все не зидовня, – сказал он.

Недоуменно нахмурился Чесночок. Сделала шаг вперед Редисочка, тянула за ремень винтовку к себе, говорила попутно:

– Ах ты черносо… – говорила она.

Краем глаза ловила латыша Картофеля, который за лошадью пытался скрыться, подняв ту на дыбы… как треснули очки Чесночка, и из глаза брызнуло что-то, как падал, в мелкой трясучке от пуль, товарищ Тыква… Потянула винотовку на перебитой пулей руке, но не смогла. Села, ощерясь бессильно. Молчала, пока Женьшень подводы обходил, оружие собирая. В висках билось. Только бы не, только бы не. Ведь молодая, совсем еще молодая.