Военморы. На воде, под водой, в воздухе и на земле

В памяти молнией всплеснулось белобровое лицо Витьки Тимченко. Маленький, казалось, тщедушный альбиносик, он в курсантской роте был словно гадкий утёнок предметом насмешек и подтрунивания. Кличка у него была «Шмакодявка». Но не столько за малый рост и тщедушность, сколько за безграничную, страстную любовь ко всему живому. Он не давал в обиду муху, мог целый час выхаживать попавшую в компот пчелу, в увольнение ездил в Ораниенбаум, где ещё на первом курсе, случайно оказавшись в лесу, обнаружил высокий конус муравейника.

И вот почему-то именно ему, Витьке Тимченко, Игорь решился рассказать одну историю, которую раньше не доверял никому.

* * *

Пробежав сквозь ажурный строй нефтяных вышек, которые словно пограничные столбы отделяли подножия кавказских гор от кубанской равнины, ватага мальчишек так же бегом вытянулась цепочкой по тропинке, ведущей в густо заросшую лесом лощину.

Те, кто послабее, переходили на шаг, останавливались и, зная, что их поджидать никто не будет, поворачивали обратно. Как и везде, мальчишки этого рабочего посёлка нефтяников жили по закону сильнейшего. Слабый не только не получал помощи, сочувствия, но и был презираем.

Хотя и последним, но всё же Игорь добежал до пещеры. Рассказывали, что когда-то в ней нашли спрятанную партизанами «сорокапятку», а сейчас в неё можно было проникнуть только ползком. Высокий красноглинистый обрыв раздавил вход в пещеру, из которого словно бы ручьём растекался по склону белый упругий песок.

Прибежавший первым Борис Кушнарь, рослый, мускулистый парень, который в этой мальчишеской компании был и по возрасту старше всех, опять замышлял что-то недоброе. Игорь это понял по его издевательской улыбочке, с которой он карабкался к пещере по её песчаному языку.

Из их пацанов Кушнаря никто не любил. Он грязно ругался, не стесняясь даже девчонок, мог ни слова не говоря выхватить у кого-нибудь прямо изо рта бутерброд и, громко смеясь и чавкая, тут же съесть его. Мог до крови избить, если не согласишься идти с ним в чужой сад или «шухарить» на нефтяных вышках – чего-то там обязательно сломать, чтобы качалка остановилась. Зато и похвала Кушнаря в каком-нибудь разбойном, подлом деле ценилась очень высоко.

Оскалив в улыбке свои большущие и кривые зубы, Борис достал из-за пазухи свечку, спички и, сплюнув, приказал:

– Эй вы, черви, ползите сюда.

Пацаны послушно поползли на четвереньках по крутому песчаному языку.

– Ну!? Кто первым полезет в пещеру?..

Все приползшие к узкой щели входа отшатнулись. Даже смотреть было жутко на темнеющий у подножия красноглинистого обрыва провал. Ещё страшнее становилось от того, что Кушнарь мог кого-то затолкать туда силой.

– Что, уже по ногам потекло? Смотрите, гавнюки, как это делает Борис Иванович…

Кушнарь лёг на живот, протиснул в чёрную пасть пещеры голову и плечи, на секунду задержался, потом, отбрасывая подошвами ботинок вязкий песок, пополз в страшное чрево. Довольно скоро он выбрался оттуда ногами вперёд, и все увидели, что в глубине подземной щели горит свеча. Она освещала пространство, в котором уже можно было встать на колени.

– Кто потушит свечу, тому отдаю свой самопал.

Пацаны молчали. Они были раздавлены смелостью Кушнаря и своей трусостью. Одно дело не лезть в пещеру, когда там ещё никто не побывал, и совсем другое, когда там горела свеча, зажжённая Борисом. Значит действительно все они – трусы.

– Ладно, суслики. Задача упрощается.

Кушнарь сделал ставший уже привычным жест – дотронулся подбородком до розового шрама на левом плече. Шрам был рваный и казался глубоким. Не так давно на рыбалке, неловко замахнувшись удочкой, Борис вогнал в своё плечо большой рыболовный крючок. Пацаны видели, как он вернулся к мотоциклу, достал из-под сиденья плоскогубцы и, не ойкнув, вырвал из своего плеча этот крючок с мясом.

– Так и быть, самопал получит тот, кто первым дойдёт отсюда до родника только по верхушкам деревьев, не спускаясь на землю.

И тут же все опрометью бросились на деревья. Только бы подальше от этой жуткой пещеры, которая для кого-то может враз стать могилой. И каждый представлял свою смерть задыхающимся в обвалившемся песке. Не пошевелить ни рукой, ни ногой, дыхание останавливается, но ты ещё живой. Живой в песчаной могиле…

Один Игорь, никем из убежавших не замеченный, остался у глинистого обрыва. У него горело лицо. Бил озноб. Да, он червь, гадкий, жалкий, на которого любой, кому вздумается, может наступить. Дыхание стало тяжёлым, прерывистым. По всему выходило, что жить червём ещё страшнее, чем лезть в пещеру. Но почему же тогда он не полез в это жуткое чрево при Кушнаре, не заслужил его редкую и такую высоко ценимую похвалу?..

Да потому, что при Кушнаре нельзя было отступать. Это выглядело бы ещё позорнее, чем промолчать и не полезть. А сейчас он в любой момент может вернуться. Одним рывком выдернуть голову и плечи из холодной могилы.

Игорь полез.

Дотянулся до свечи.

Опрокинул её. И она погасла.

А пацаны об этом так и не узнали.

* * *

Дослушав рассказ, Витька Тимченко искренне сказал:

– Я бы, наверное, не полез… А на хрена?..