Военная фортуна

— Черт побери! Вино со вкусом пробки. Джонсон, в самом деле, ты мог бы дать своим гостям что-то, что можно пить.

На лице темнокожего дворецкого отразилась чрезвычайная обеспокоенность: стакан поспешно отнесли на другой конец стола. Тишина, и затем вердикт, произнесенный с обдуманной мягкостью:

— Конечно нет, моя дорогая: вино кажется мне довольно приятным. Передайте бокал доктору Мэтьюрину. Что вы на это скажете, сэр?

— Я не большой ценитель вина, — сказал Стивен. — Но я слышал, что изредка глоток вина у самой пробки может иметь нехороший привкус, в то время как остальная часть бутылки превосходна. Возможно, это тот самый случай.

Это было неуклюжее объяснение, но вполне достаточное для желающих избежать ссоры: графин заменили, и беседа стала общей. Хирепат поделился некоторыми соображениями о неизбежных задержках в печати: немедленно заговорили о публикации его книги, и было приятно видеть рвение Луизы Уоган, когда обсуждали формат, в котором книга должна быть напечатана, размер и качество бумаги. Без сомнения, она привязалась к Хирепату, но, возможно, это была скорее привязанность сестры, а не любовницы, причем сестры несколько деспотичной.

Стивен тоже побудил себя к исполнению общественных обязательств, и под жаркое поведал Диане и Хирепату о плавании на куттере после того, как сгорела «Ла Флеш»: об испепеляющей ненависти к судну, которое прошло, не заметив их; про неутолимый аппетит к сухарям, разыгравшийся, когда их наконец-то подняли на борт злополучной «Явы».

Я видел, — сказал он, — как между завтраком и обедом капитан Обри съел три с половиной фунта сухарей, запивая их глотком воды через каждые восемь унций, а я не отставал от него, восхищаясь отменным вкусом и высказывая сожаления, что Лукуллу не довелось отведать корабельных сухарей, которые еще несильно поражены долгоносиком: «Ява» только четыре недели как вышла из порта.

Диана поинтересовалась состоянием здоровья Джека, и когда Стивен ответил, она во внезапно возникшей паузе сказала:

— Передавай ему мою любовь.

К своему удивлению Стивен увидел, как Джонсон напрягся, выпрямился, заметно отстраняясь от Уоган, и тоном, в котором вопреки всем стараниям, угадывалось сильное неудовольствие, спросил:

— Кто этот джентльмен, которому ты посылаешь свою любовь, моя дорогая?

— Капитан Обри, — сказала Диана, поднимая голову тем агрессивно красивым жестом, который Стивен хорошо помнил. — Выдающийся офицер на службе Его Величества, сэр. — Но потом, ломая лед возникшей напряженности, сухо добавила, — он мой кузен по браку, женат на Софии Уильямс.

— Ах, капитан Обри, да-да — сказал Джонсон. — Джентльмен, с которым мне предстоит увидеться после обеда.

Обед подошел к концу, Диана и Луиза Уоган удалились. «Интересно, как им понравится общество друг друга», — подумал Стивен, когда придержал дверь, чтобы выпустить их. Мужчины некоторое время сидели, обсуждая сбор Бостоном денег для московитов, пострадавших от пожара, уничтожившего их город, и политику короля Пруссии.

— Наши общественные деятели на удивление мало знают о положении в Европе, — заключил Джонсон, и перед тем, как войти в гостиную, доверительно обратился к Стивену:

— Доктор Мэтьюрин, если вы не заняты сегодня вечером, я очень хотел бы переговорить. После обеда я должен увидеться с капитаном Обри — официальный визит по поводу его обмена, и кое-какими французами, но не думаю, что это затянется надолго. Возможно, вы могли бы посидеть, выпить чаю с миссис Вильерс, пока я не вернусь?

— Буду рад, — сказал Стивен.

Он и Хирепат прошли в гостиную, где Диана и Луиза сидели на некотором расстоянии друг от друга и молча курили длинные тонкие сигары. Хирепат, слегка неустойчивый на ногах и слегка воспаривший духом, счел целесообразным продекламировать свою версию стихотворения танской эпохи о чувствах китайской принцессы, по политическим соображениям выданной замуж за варвара — вождя орды, ведущей грубую жизнь во Внешней Монголии. В своем энтузиазме он имел склонность запинаться. Женщины слушали его: Луиза с удивленной и доброжелательной снисходительностью, Диана — с определенным оттенком презрения. Стивен не слушал вообще.