Поздним вечером 25 июля 1942 года Николай Селивановский направил эту шифровку на имя Сталина не только через голову непосредственного руководителя — начальника Управления особых отделов НКВД СССР комиссара госбезопасности 3-го ранга Виктора Абакумова, а и самого наркома внутренних дел Лаврентия Берии.
В тот день ситуация на Сталинградском фронте грозила обернуться катастрофой еще более чудовищной, чем та, что произошла полтора месяца назад после провала Харьковской наступательной операции. Как тогда, так и сейчас советский фронт трещал по всем швам. Ранним утром 23 июля 14-й танковый корпус вермахта нанес сокрушительный удар по правому флангу 62-й армии генерала Колпакчи, прорвал ее боевые порядки и, круша все на своем пути, вышел на берег Дона в районе станицы Каменки. Еще более драматичнее развивались события на участке обороны, занимаемом 64-й армией генерал-лейтенанта Чуйкова. На плечах отступающих советских войск гитлеровцы ворвались в город Калач. Путь на Сталинград был открыт.
Причину сложившегося положения Селивановский видел не столько в превосходстве гитлеровцев в живой силе и технике, сколько в действиях командующего Сталинградским фронтом генерал-лейтенанта Гордова. Граничащее с самодурством использование им скудных резервов вело к неоправданным потерям, а противоречивые приказы порождали дезорганизацию боевого управления войсками. Обвиняя подчиненных в трусости, он бездумно гнал их в передовые цепи и терял командные кадры, под пулями противника погибли: 4 командира дивизии, 8 заместителей командира дивизий и 38 командиров полков.
Селивановский был твердо убежден в том, что дальнейшее пребывание Гордова в должности усугубит и без того тяжелое положение советских войск. Он, настаивая на этом в своем спец-сообщении, ставил под сомнение решение Верховного Главнокомандующего — Сталина. Два дня назад тот назначил Гордова командующим Сталинградским фронтом. Поэтому какова будет его реакция, Селивановский не брался гадать. В том, что она последует незамедлительно, сомнений у него не возникало. Чтобы избавиться от мрачных мыслей, он обратился к документам, но карандаш спотыкался на каждом слове.
Не в силах усидеть на месте, Селивановский прошелся по кабинету, чтобы собраться с мыслями, и здесь требовательно зазвонил телефон ВЧ-связи. Он снял трубку и не успел открыть рта, как из нее хлынул поток брани. Несмотря на непрерывные бомбежки, правительственная связь работала без сбоев, в кабинете отчетливо звучало каждое слово. Акцент в голосе не оставлял сомнений — это был Берия.
— Мудак! Ишак карабахский! — не выбирал выражений он. — Ты хто такой?! Гдэ ты и гдэ товарищ Сталин?! Нэ твое собачье дэло совать нос в его дэла! Фронтами собрался командовать! Тоже мнэ полководец нашелся!
— Товарищ нарком, я… — пытался вставить слово Селивановский.
— Тамбовский волк тэбэ товарищ!
— Товарищ нарком…
— Молчать! Самый умный нашелся! Завтра! Нэт, сегодня быть в Москве! Я посмотрю, что ты тут запоешь! Паныкер!
Последняя фраза наркома звучала как приговор. Несколько минут Селивановский не мог пошелохнуться, придя в себя, нетвердой рукой снял трубку полевого телефона, потребовал соединить с командующим авиацией Сталинградского фронта генералом Руденко и, когда тот ответил, распорядился подготовить самолет на Москву. По дороге на аэродром и потом в полете Селивановский искал дополнительные аргументы в отношении Гордова для доклада Берии, но каждый раз спотыкался о фамилию Тимошенко.