Военно-морской договор

– Запах табака значил бы очень много для нас в подобном расследовании.

– Сам я не курю, и, полагаю, я бы заметил даже слабый запах табака. Нет, там не было ни малейшего намека на что-либо подобное. Единственным безусловным фактом было то, что жена швейцара, миссис Танджи, ушла с такой торопливостью. Муж никак объяснить этого не мог, указал только, что она всегда уходила примерно в такое время. Мы с полицейским согласились, что разумнее всего будет перехватить ее прежде, чем она сбудет документ, если, конечно, он у нее.

К этому моменту Скотленд-Ярд был уже оповещен, мистер Форбс, сыщик, прибыл без промедления и энергично принялся за дело. Мы взяли извозчика и полчаса спустя уже прибыли по данному нам адресу. Дверь открыла молодая девушка, оказавшаяся старшей дочерью миссис Танджи. Ее мать еще не вернулась, и она проводила нас подождать в парадную комнату.

Минут через десять раздался стук в дверь, и тут мы допустили серьезнейшую ошибку, за которую я виню себя. Вместо того чтобы самим открыть дверь, мы позволили сделать это девушке. Мы услышали, как она сказала: «Маменька, тебя ждут два джентльмена», и мгновение спустя мы услышали топот бегущих по коридору ног. Форбс распахнул дверь, и мы оба вбежали в заднюю комнату, или кухню, но женщина оказалась там раньше. Она посмотрела на нас с вызовом, но, едва она меня узнала, вызов сменился абсолютным изумлением.

«Так это же мистер Фелпс из министерства!»

«Ну-ну! Так кем, по-вашему, мы были, раз вы пустились бежать?» – спросил мой спутник.

«Так я думала, вы пришли имущество описывать. Мы кое-что задолжали лавочникам».

«Придумали бы что-нибудь получше, – отрезал Форбс. – У нас есть основания полагать, что вы унесли важный документ из Министерства иностранных дел и сюда вбежали, чтобы от него избавиться. Вам придется отправиться с нами в Скотленд-Ярд и подвергнуться обыску».

Тщетно она возражала и сопротивлялась, мы взяли четырехколесный экипаж и все втроем отправились назад. Но прежде мы осмотрели кухню и, главное, очаг, на случай, если она попробовала отделаться от бумаг за те секунды, пока оставалась одна. Однако на решетке не было ни пепла, ни обгоревших клочков. Едва мы прибыли в Скотленд-Ярд, как ее обыскала надзирательница. Я в мучительном нетерпении ожидал, когда она войдет с рапортом.

Никаких признаков бумаг она не обнаружила.

И тут впервые меня сокрушил ужас моего положения. До этой минуты я действовал, и действия отвлекали мысли. И я был настолько уверен, что незамедлительно верну договор, что не осмеливался и помыслить о том, каковы будут последствия, если я потерплю неудачу. Но теперь больше я ничего предпринять не мог, и у меня было время оценить мое положение. Неописуемо ужасное! Ватсон подтвердит, что в школе я был нервным, впечатлительным мальчиком, такова уж моя природа. Я подумал о дяде, о его коллегах по кабинету, о позоре, который я навлек на него, на себя, на всех, так или иначе связанных со мной. Что из того, что я стал жертвой неслыханной случайности? Когда на карту поставлены дипломатические интересы, никаких скидок на непредвиденные случайности не делается. Я был погублен, постыдно, неисправимо погублен. Не знаю, что я делал потом. Кажется, устроил сцену. Смутно вспоминаю, как был окружен коллегами Форбса, пытавшимися меня успокоить. Кто-то из них отвез меня на вокзал Ватерлоо и посадил в поезд на Уокинг. Думаю, он поехал бы со мной туда, но в том же поезде ехал доктор Ферьер, мой сосед, и крайне любезно взялся позаботиться обо мне. И к лучшему, так как на станции со мной случился припадок, и мы еще не добрались домой, как я впал в буйное помешательство.