Военное дело чукчей (середина XVII—начало XX в.)

В XVII в. в Сибири из-за постепенного расширения территории государства ощущалась постоянная нехватка наличного состава служилых, недобор в основном покрывался из переселенцев, промышленников, вольнонаемных, пленных, которые после заключения мира не захотели вернуться домой и остались в Сибири, и даже гулящих людей, но к началу XVIII в. верстали уже среди родственников казаков, которые к этому времени обзавелись семьями, то есть, по существу, появилось служилое сословие (Леонтьева 1968: 58―59). Набор в казаки производился среди торгового и промышленного люда, также по рекомендации и поручительству нескольких казаков (Орлова 1951. № 217; 218; 225; 226). В казаки могли записывать и новокрещеных местных жителей (ДАЙ. 1862. Т. VIII, № 40–25: 184; Орлова 1951. № 226). Среди самих казаков было много метисов, так как россияне обычно брали в жены полонянок и, окрестив их, женились (Васильев 1916. Т. I. Прил.: 31; Этнографические материалы… 1978: 28). Чтобы обеспечить комплектование местных войск, Указом 1725 г. было запрещено призывать сибиряков на службу в европейскую часть России (Протокол… 1888: 287).

Царские указы запрещали записывать в казаки гулящих людей (ДАЙ. 1862. Т. VIII, № 17: 53; № 40–25: 184) и, наоборот, призывали верстать детей казаков и стрельцов (ДАЙ. 1862. Т. VIII, № 17: 53; № 37: 112) или же просто родственников казаков (ДАЙ. 1862. Т. VIII, № 40–25: 184). В Восточной Сибири уже с середины XVII в. верстали в казаки в основном детей служилых (Александров, Покровский 1991: 91). Кроме того, в служилые велели не записывать ссыльных (1699), которые появились в Сибири с 1654 г., тягловых и просто пьяниц (1678 г.; ДАЙ. 1862. Т. VIII, № 44-5: 159; ср.: Булычев 1856: 39; Александров, Покровский 1991: 92). Особенно боялись верстать в казаки крестьян после восстания С. Разина (Никитин 1988: 67), а поверстанных в казаки тягловых приказывали выписать (1679 г.; АИ. 1842. Т. V, № 47: 70―71). Однако при нехватке людей и из-за удаленности от центра эти указы часто не исполнялись (Зуев 2001 а: 96―97).

До эпохи Петра I казаки, оказавшись больными во время службы, могли нанять вместо себя заместителя, обычно родственника или другого казака (АИИ, ф. 160, № 891, ест. 123 (1686); Сафронов 1978: 59; Никитин 1988: 101; 1996: 67). На практике же оказывалось, что нежелающие идти в поход (особенно в дальний) нанимали вместо себя добровольца. К примеру, вместо себя могли отправить на службу нанятых якутов, представляя их своими родичами (Гурвич 1966: 117). Лишь в 1707 г. казачье звание фактически стало наследственным, и в казаки было указано брать только детей и родственников служилых и промышленных охотников (Маныкин-Невструев 1883: 50―51; Сафронов 1978: 63).

В XVII в. при нехватке людей промышленные и торговые люди участвовали в походах вместе с казаками. Главным стимулом для движения вперед были поиски соболя, которого быстро истребляли, что толкало к движению на Восток (Вернадский 1915: 353; см.: Сергеев 1983: 17―18; Никитин 1987: 20; Зуев 2001 а). Особой разницы между торговым и промышленным людом не было, и те и другие занимались как торговлей, так и промыслами (Белов 1952: 16). В основном это были люди среднего достатка. Богатые же купцы снаряжали экспедиции, нанимая различных людей, к которым присоединялись «своеужинники» — независимые промышленники и торговцы. Промышленные и торговые люди несли все обязанности казаков, поскольку они жили на одном зимовье, ходили в одни и те же походы. В отличие от казаков, они не получали жалованья и освобождения от податей, но могли требовать от воеводы награды после возвращения из экспедиции. Они могли становиться и «полуказачьем», то есть нести службу лишь за часть добычи (Якутия… 1953: 315), а при необходимости и отсутствии вакансий их зачисляли «в приказ»: служить сверх штата с выплатой жалованья, эта служба считалась временной, до освобождения места служилого (Никитин 1988: 62―63).

Естественно, при такой системе набора, учитывая удаленность от культурных центров и европейского просвещения, нравственное лицо казаков было далеко от идеала. Французский консул И. Б. Б. Лессепс (1788. Ч. III: 71) так характеризовал сибирских служилых XVIII в.: «Воинство состояло из необузданного собрания мещан и крестьян; каково оно было некогда, то есть: шайка диких народов, которые по свойству своему будучи склонны к разбойничествам, не знали других законов, кроме своевольства или собственной выгоды». Чем дальше на Восток, тем ситуация была хуже. Г. В. Стеллер отмечает, что камчатские казаки в начале XVIII в. представляли собой «кучку бродяг, большей частью скрывавшихся от правосудия» (Стеллер 1927: 17―18; ср.: 3-н 1861. № 93: 4).