Военнопленные

— Помоги, не выберусь.

Моя рука нашла горячую руку Корытного.

— Ну и залез…

На синем небе ярко светила серебряная половинка луны. Воздух, тихий и прозрачный, широким освежающим потоком врывался в легкие, отравленные вонючим коробом. Несколько минут я, улегшись на траве, прислушивался к тому, как возвращалась к жизни омертвевшая половина тела. Покалывали тысячи мелких-мелких иголочек, потом пришла тупая боль, словно стягивала тело длинная судорога.

Часом позже мы вчетвером шагали гуськом по лесу. Шли молча, прислушиваясь к каждому звуку, и, когда уже начали меркнуть звезды, сделали короткий привал.

— Хотел бы я знать, куда нас занесло. — Русанов устало присел на пенек. — Мы слишком долго шли на юг. Там — горы. Пропадем: идти трудно будет.

— Зато прятаться легче.

— Сомневаюсь. Плотность населения везде одинакова. По-моему, надо выходить к железной дороге Мюнхен — Регенсбург и двигаться вдоль нее, используя каждую возможность подъехать. Это ускорит…

— Приезд в моосбургский карцер. — Корытный не очень весело рассмеялся. — Куда бы мы ни шли, а разделиться надо. Вчетвером идти опасно.

На лесной полянке мы раскурили единственную сигарету и, молча пожав друг другу руки, распрощались. Корытный и Гранкин пошли в прежнем направлении на юго-восток, мы с Русановым двинулись в обход Мюнхена с целью выйти к железной дороге на Регенсбург. Этот путь нам казался вернее.

4

Под дождем лес потемнел, нахохлился, молча подставил свою лохматую спину под густую сетку водяных струй. Шурша в листве, они скатывались на раскисшую землю, наполняли лесные овраги мутным отмывом глины. Идти было тяжело. Ноги грузли в рыхлом многолетнем листоземе, а на глинистых откосах разъезжались в стороны, скользили, будто по льду. Одежда прилипла, знобило.

Впереди меня, прихрамывая и тяжело опираясь на сосновую жердь, шел старший лейтенант штурман Русанов. Двое суток непрерывно моросил обложной дождь; двое суток почти беспрерывно двигались и мы. Ни обсушиться, ни отдохнуть. В такую погоду лучше идти: меньше опасности кого-нибудь встретить. И мы шли даже днем.

Русанов остановился на краю неглубокого оврага.

— Устал? Отдохнем.

Я молча сел, уперся каблуками развалившихся ботинок в глинистый скат. Из него торчали узловатые корневища, напоминали мне скрюченные руки трупов в яру под Ефремовкой. По дну оврага переливался на камнях, журчал, точно всхлипывал, мутный ручей.

— По-го-о-ода…

— Да-а…

Веки тяжелые, плечи давила, как мешок с песком, усталость. Дождь шелестел тихо, настойчиво, натаскивая одуряющую пелену сна.

— Не спи.

Я встряхнулся. Как раз в эту минуту мне показалось, что лег я в теплую постель и с наслаждением вытянул усталые ноги. И вот нет никакой постели. Тот же унылый, сумрачный лес, тот же дождь, тот же Саша сидит сбоку, растирает зашибленное колено.

— Фу, черт, спать хочется.

— Потерпи… Перекусим?

— Давай.

Мы достали из карманов полдесятка яблок и столько же луковиц. Есть один лук — горько, яблоки — мало. Поэтому мы грызли лук, закусывая яблоками. Получалась горько-кислая противная смесь.

— Нога болит?

— Да вроде не очень.

— Пойдем?

— Пошли, пожалуй.

Саша, кряхтя, поднялся, потуже затянул брючный ремешок и, опираясь на палку, сполз по склону.

И вновь потянулся нескончаемый мокрый лес. Снова разъезжались в грязи ноги. Мы шли упорно, согнув спины, опустив низко головы, налитые свинцовой мутью. Вероятно, так бродят по лесу волки — усталые, мокрые и очень голодные.

Начало побега было более удачным. После прощанья с товарищами на затерянной лесной лужайке мы с Русановым повернули на северо-восток. В лесу было темно, но привыкшие к темноте глаза сравнительно легко выбирали дорогу. Ноги сами по себе неслись вперед легко и пружинисто.

Мы шли без остановок до рассвета, и когда первые лучи солнца позолотили верхушки сосен, а внизу еще стлался голубоватый мрак, лес поредел, расступился. За густым молодняком опушки мы увидели желтые побледневшие фонари и под ними ряд колючей проволоки, опоясавшей несколько бараков. Проволока была совсем рядом — можно достать рукой. Лагерек просыпался. Хлопали барачные двери, выпуская заспанных людей, еще не стряхнувших с себя остатков сна. Лес усиливал звуки; в прозрачном воздухе слышалась русская речь. Молодые парни, скорее подростки, сновали между бараками, устраивали возню у длинного желоба умывальника.

Один из хлопцев зашел по нужде за угол.

— Эй, парень! — тихо позвал Русанов.

Юноша оглянулся, испуганно заморгал глазами. Он заметил нас и с опаской огляделся по сторонам.

— Что за лагерь? — спросил Русанов.

— Цивильные мы.

— Подойди ближе.

— А чего вам?

— Поесть бы, одежонки. Мы пленные, вчера бежали.

Парнишка постоял в раздумье, потом скрылся за углом, бросив на ходу:

— Подождите.

Вместо него чуть погодя появился другой: худой, высокий, голубоглазый и постарше.

— Здесь опасно. Пробирайтесь вдоль проволоки к оврагу, — он показал рукой направление. — Заляжьте там. Через час мы придем. Сколько вас?

— Двое. Одежонки бы…

Парень понимающе кивнул.

Час показался нам очень длинным, я уже начал сомневаться в искренности голубоглазого.

— Черт его знает, еще приведет полицию.