Пригнув голову, в проеме входа стоял высокий пожилой офицер, затянутый в безукоризненно пригнанный светлый китель. Он рассматривал пленных холодными, как ледяшки, глазами, медленно поворачивая на высокой шее сплющенную с боков голову. На плечах офицера витые погоны, между концами воротника, украшенного серебром петлиц, примостился черный разлапистый крест. Длинная голова казалась еще длиннее от высокой тульи фуражки, вздыбленной резко кверху. Чуть повернувшись, он что-то сказал и в ту же секунду раздвоился: из-за спины шагнул такой же высокий поджарый офицер, только значительно моложе. Под вздернутой бровью блеснул монокль.
— Господин полковник спрашивает, нет ли у вас претензий?
Все молчали, с неприязнью рассматривая лощеные фигуры офицеров.
— Нет ни претензий, ни вопросов? — повышая голос, спросил переводчик. Пренебрежительно сложив губы, добавил: — Вы всем довольны?
Народ в сарае зашевелился, послышались отдельные возбужденные голоса. Из толпы вышел подтянутый молодой подполковник.
— В этом грязном сарае вы заперли более сотни русских офицеров. Среди нас есть раненые, нуждающиеся в немедленной госпитализации. Пищи нет. Воды нет. Оправиться не выпускают. Наконец, в сарае множество вшей. В нем невозможно содержать людей. Мы протестуем.
Переводчик скороговоркой пересказал полковнику, и тот, презрительно улыбнувшись, ответил:
— Для пленных есть специальные лазареты. Всему свое время. Будут отправлены и ваши раненые. Пищу получите вечером. Мы не имеем для вас специальных запасов продовольствия. Не ждали вас. Что еще?
Подполковник коротко доложил о происшествии с часами и, строго глядя на переводчика, закончил:
— Подобный случай несовместим с понятием современной армии. Это грабеж, мародерство. У нас оно наказывается как самое тяжкое преступление.
Лицо переводчика вытянулось. На скулах проступил пятнистый румянец, близорукие глаза прищурились, забегали по лицам.
Полковник надменно вскинул голову и, выдвинув острую челюсть, заговорил отрывисто, громко, бросая в толпу непонятные каркающие звуки.
— Господин полковник не верит. Подобные разговоры мы расцениваем как попытку опорочить честь доблестной германской армии. Мы предупреждаем, что подобные разговоры могут нежелательно закончиться для лиц, их распространяющих. — Переводчик зло посмотрел на пленного подполковника. — Понятно?
Полковник заговорил вновь, резко щелкая стеком по ладони.
— Сейчас вам необходимо выбросить из головы коммунистическую начинку, забыть о том, что когда-то вы были офицерами. Сейчас вы — пленные. И только. Вы обязаны беспрекословно выполнять все, что от вас потребуется. Всякое неповиновение повлечет за собой тяжелое наказание, даже смерть. Лучшие граждане германской империи жертвуют собой в победоносном походе против коммунизма, — стек полковника значительно застыл над головой, — вы заполните их пустующие места в хозяйстве и честным трудом заработаете себе место в будущем обществе.
Переводчик закончил торжественные подвывания и снисходительно улыбнулся:
— Надеюсь, это вам понятно?
— Понятно… — ответил чей-то одинокий голос.
— Коммунистам и комиссарам выйти вперед!
В тишине слышалось только тяжелое дыхание сотни людей. Прошло несколько томительных минут. Полковник насмешливо улыбнулся, сказал почти весело:
— Напрасно! Позже этим вопросом займутся специальные люди. Лучше бы уж сразу…
Немного погодя переводчик снова спросил:
— Коммунистов и комиссаров нет? Хорошо. Вопросы? Тоже нет? В ближайшие дни вас отправят в лагерь.
Четким шагом офицеры вышли из сарая. Притихшие пленные некоторое время еще стояли, опустив головы, затем медленно разбрелись по своим местам.
— Да-а-а, — протянул доктор, присаживаясь рядом. — Заработать место в будущем обществе…
Он достал пестрый кисет и стал сворачивать папиросу. Руки дрожали, махорка сыпалась с косо оторванного клочка бумаги.
— Чуть было не заработал.
Доктор долго сидел у стены, незряче уставясь в какую-то далекую-далекую точку, и немилосердно чадил махоркой, свертывая самокрутки одну за другой.
Успокоившись, обернулся ко мне:
— Ну что, больно?
— Больно.
Я попытался приподняться, но доктор легким нажимом ладони опрокинул меня на спину.
— Не спеши. Посмотрим, перевяжем… Врачи — верные помощники смерти. Ведь так? — Он улыбнулся. У глаз собрались пучки добрых морщинок. — Присохло малость.
От боли потемнело в глазах.
— Та-та-та…. Тихонько. Не дергайся. — Врач уже нагнулся над сумкой в поисках нужных инструментов. — Темновато… И вовсе не больно. Это кажется только. Разве больно? — спросил он, заглянув в глаза.
— Н-н-нет… Т-т-терпимо, — выдавил я сквозь зубы.
— То-то, брат, что терпимо. Господь терпел и нам велел.
Врач разговаривал и ковырялся в ране еще минут пять. Боль была очень сильной, временами нетерпимой, но врач сыпал шутками-прибаутками, и я невольно прислушивался к ним и терпел. Он ловко вскрыл индивидуальный пакет, наложил повязку, и действительно боли не стало, наступило состояние блаженного покоя.
— А вообще пустяк. До свадьбы заживет.
— Нет, доктор, скажите серьезно: надолго ли?