Военные мемуары. Призыв, 1940–1942

Благодаря этим событиям Америка увидела, что ей представляется возможность для решительных действий. Конечно, нельзя было закрывать глаза на то, что в ближайшее же время Япония предпримет на Тихом океане диверсию огромных размеров, которая уменьшит масштабы и замедлит темп выступления Соединенных Штатов. Однако теперь можно было не сомневаться в выступлении американцев в Европе и Африке. И это обуславливалось тем, что большая часть германских вооруженных сил участвовала в гигантской авантюре на далеких просторах России, что англичане, с другой стороны, при содействии свободных французских вооруженных сил смогли обеспечить для себя на Востоке прочные позиции и, наконец, тем, что оборот, который принимала война, должен был пробудить у порабощенных народов светлые надежды, а следовательно, и укрепить их боевой дух.

Теперь мне предстояло по мере возможности действовать на Вашингтон и Москву, способствовать развитию французского Сопротивления, поднять наши силы во всем мире и руководить ими. Для этого мне необходимо было еще раз побывать в Лондоне, в этом центре коммуникаций и столице войны. Я прибыл туда 1 сентября, предчувствуя на основании пережитого опыта, сколь трудными будут до последнего дня наши испытания. Но отныне я был совершенно уверен в конечной победе.

Глава седьмая Союзники

К началу своей второй военной зимы «Свободная Франция» уже не была в глазах мирового общественного мнения тем безрассудным и удивительным предприятием, которое первоначально вызывало иронию, жалость или слезы. Теперь уже повсюду с ней сталкивались как с реальным фактором, и эта реальность проявлялась и в политической, и в военной, и в территориальной областях. Отныне «Свободной Франции» необходимо было проявить себя и в дипломатической сфере, завоевать достойное место среди союзников и предстать перед ними уже в качестве суверенной и воюющей Франции, права которой должны были уважать и учитывать ее вклад в достижение победы. Этой цели я намеревался достичь постепенно. Но я не хотел и не мог уступать в главном. Кроме того, я спешил занять твердую и окончательную позицию, прежде чем последний решающий удар мог бы определить исход войны. Следовательно, нельзя было терять времени, особенно в отношении великих держав Вашингтона, Москвы и Лондона.

Соединенные Штаты вносят в великие дела элементарные чувства и сложную политику. Так это проявилось в 1941 в их позиции по отношению к Франции. В то время как в глубинах американского общественного мнения предприятие генерала де Голля вызывало восторженные отклики, вся официальная Америка считала своим долгом относиться к нему с холодком или с безразличием.

Официальные лица США неизменно поддерживали отношения с правительством Виши, считая, что тем самым они борются против немецкого влияния на Францию и препятствуют выдаче ее флота. Американские государственные деятели поддерживали контакт с Вейганом, Ногесом, Буассоном. Рузвельт ожидал, что они в один прекрасный день откроют ему ворота Африки. Но благодаря удивительному противоречию политика США, которые имели своих представителей при Петене, была направлена на отстранение от «Свободной Франции» под тем предлогом, что нельзя заранее предвидеть, какое правительство установит у себя французский народ, когда он снова станет свободным. В сущности, руководители американской политики считали, что Франция уже перестала быть великой державой. Поэтому они мирились с правительством Виши. Если же в некоторых пунктах они все-таки не исключали возможности сотрудничества в целях борьбы с теми или иными французскими властями, то они рассматривали это как эпизодические и местные соглашения.

В этих условиях нам трудно было договориться с Вашингтоном. К тому же и личное отношение Рузвельта осложняло дело. Хотя я еще не имел случая встретиться с Франклином Рузвельтом, я мог по многим признакам догадаться, что он относится ко мне весьма сдержанно. Тем не менее я хотел сделать все от меня зависящее, чтобы Соединенные Штаты, которые готовились вступить в войну, и Франция, которая, по моему утверждению, никогда войны не прекращала, не пошли бы разными путями.

Что касается формы отношений, которую нужно было установить и о которой с жаром спорили дипломаты, политики и публицисты, то я должен сказать, что в данный момент она почти не имела для меня никакого значения. Реальный характер и содержание наших отношений представляли для меня неизмеримо большее значение, чем все чередующиеся формулы, в которые вашингтонские юристы облекали факт «признания». Однако в связи с огромными американскими ресурсами и склонностью Рузвельта распоряжаться и диктовать свою волю во всем мире я чувствовал, что наша независимость явно находится в опасности. Короче говоря, если бы мне понадобилось предпринять попытку договориться с Вашингтоном, все это надо было учитывать, но вести переговоры следовало на равной основе.