Военные мемуары. Спасение, 1944–1946

Приглашение Рузвельта показалось мне неуместным. Г-ну Гарри Хопкинсу, который передал приглашение для получения ответа в течение его пребывания в Париже, Жорж Бидо дал понять, что направлять его не стоило. Встречаться с президентом накануне конференции, против моего присутствия на которой он возражал, мне действительно не подобало. Тем более, что мой визит не давал практически никаких преимуществ Франции, так как решения Ялтинской конференции были уже приняты, но, напротив, мог произвести впечатление, что я одобрял все, что было на ней оговорено. А мы были против авторитарного режима, навязываемого не только Венгрии, Румынии и Болгарии, присоединившимся к Германии, но также Польше и Югославии, которые были нашими союзниками. К тому же я подозревал, что по некоторым вопросам, связанным с Сирией, Ливаном и Индокитаем, напрямую интересовавшим Францию, члены «большой тройки» заключили между собой какое-то соглашение, несовместимое с нашими интересами. Если у Рузвельта была положительная причина желать видеть де Голля, то почему он не допустил его приезда в Крым?

И потом, на каком основании американский президент приглашал французского президента совершить к нему визит в город, находящийся на территории Франции? В начале ноября я приглашал его на встречу со мной в Париж. Хотя тогда он и не приехал на нее, он мог бы сделать это сейчас или попросить меня выбрать место для встречи. Но как я мог принять приглашение приехать в пункт на французской территории от главы иностранного государства? Может быть, для Франклина Рузвельта Алжир не являлся территорией Франции, но тогда было нелишне напомнить ему об этом. Более того, президент США во время поездки по арабским странам Востока приглашал для встреч на борт своего линкора, стоящего на якоре в территориальных водах этих стран, королей и глав этих государств, включая президентов Сирийской и Ливанской республик, которые являлись подмандатными территориями Франции. Таким образом Рузвельт предполагал принять генерала де Голля на том же корабле и на тех же условиях. Я считал, что, каково бы ни было на данный момент соотношение сил, такое поведение переходило все границы. Суверенитет и достоинство любой великой нации должны быть незыблемы. Я нес ответственность за суверенитет и достоинство Франции.

Посоветовавшись с Кабинетом министров, я попросил 13 февраля г-на Джефферсона Кеффри сообщить от моего имени президенту Соединенных Штатов, что «мне не представлялось возможным прибыть в Алжир в данный момент и без подготовки и, соответственно, я не смогу, к моему большому сожалению, принять его там; что французское правительство пригласило его в ноябре совершить поездку в Париж и очень сожалеет, что он не смог тогда приехать, но мы всегда будем рады принять его в столице в любое удобное для него время. Если он намеревался во время своей поездки, тем не менее, сделать остановку в Алжире, то мы просим его не отказать в любезности предупредить нас об этом, чтобы мы могли направить генерал-губернатору Алжира необходимые инструкции и устроить все в соответствии с его пожеланиями».

Этот случай крайне взволновал мировое общественное мнение. Со своей стороны, я бы предпочел, чтобы его так не раздували. Но американские газеты постарались представить дело так, как будто генерал де Голль умышленно нанес президенту США оскорбление. Рузвельт не счел нужным скрывать свое разочарование. По возвращении в Вашингтон он опубликовал по поводу несостоявшейся встречи коммюнике, в котором прорывалась язвительность. В речи, произнесенной им 3 марта перед Конгрессом с отчетом о результатах Ялтинской конференции, он сделал прозрачный намек на де Голля, упомянув о «примадонне, которая из-за своего каприза кинозвезды пренебрегла полезной встречей». Со своей стороны, я ограничился передачей прессе сообщения с изложением фактов.

Едкие речи президента США могли, конечно, оскорбить меня. Но я был убежден в том, что в них проявилось скорее плохое настроение Рузвельта, нежели глубокое чувство, настраивавшее его против меня. Если бы он прожил дольше и если бы после победы мы нашли возможность полностью объясниться, то я уверен, что он понял бы меня и одобрил причины, которыми я руководствовался в моей деятельности как глава Франции в тот период. Что же до меня, то никакие инциденты не могли заставить меня недооценивать широту его взглядов, заслуги и смелость. Когда 12 апреля смерть оторвала его от выполнения гигантской задачи в тот самый момент, когда он был уже готов увидеть победоносное ее завершение, я от чистого сердца высказал в его память мое сожаление и мое восхищение.