Военные мемуары. Спасение, 1944–1946

Постоянный секретарь Академии, знаменитый и смелый писатель Жорж Дюамель, ввел меня в курс проблемы. Он обрисовал мне трудности, которые пришлось преодолеть при поддержке нескольких членов Академии, чтобы во время оккупации не дать им занять неправильную позицию, когда на академиков оказывалось сильнейшее давление. Теперь для возобновления своей деятельности Академии пришлось преодолеть значительные препятствия. Должна ли она исключить из своих рядов или, по крайней мере, «заморозить» членство тех, чья репутация не была безупречна, и тех, кто находился под следствием? Сколько же споров предстояло выдержать по этому поводу! С другой стороны, около дюжины академиков умерло с 1939, их места оставались свободными. Конечно, сейчас уже можно было бы перейти к выборам, но как добиться кворума? Самое главное, приходилось опасаться того, что само учреждение после стольких потрясений и расколов сможет возродиться лишь с огромным трудом. Но в таком случае, как может Академия остаться образцом французской мысли, языка, литературы, которым она должна быть по своему предназначению и в качестве которого она внесла такой неоценимый вклад в блистательную славу нашей страны? «Все уладилось бы легче, — сказал мой знаменитый собеседник, — если бы Вы сами вступили в Академию».

После долгих раздумий я отклонил это предложение. «Глава государства, — ответил я Жоржу Дюамелю, — является покровителем Академии, как же он может стать ее членом? И потом, де Голль, и Вы это знаете, никогда не станет вступать в какие-либо организации, входить в какие-либо группы, объединения или получать какие-либо отличия и привилегии. Таким образом, в высших интересах нации Академия должна вновь взять на себя присущую ей роль. В мои намерения входит ничего не менять в ее структуре, данной ей Ришелье, и помимо тех случаев наказания, о которых Вы знаете, гарантировать Вашему сообществу независимость и безопасность. Тем не менее, я считаю, что она должна правильно оценивать и учитывать те из ряда вон выходящие обстоятельства, в каких мы оказались, чтобы возобновить свою деятельность на новой основе. Раз многие кресла оказались свободны, почему бы Академии не прибегнуть к чрезвычайной процедуре и не приостановить на какой-то срок действие правил приема? Почему бы ей не призвать в свои ряды нескольких выдающихся писателей, которые этого достойны и в испытаниях проявили себя борцами за свободу мысли и Франции? Ее престиж и ее популярность, я уверен, от этого только выиграют».

Однако, несколько дней спустя, когда я собрал всех академиков, я убедился, что если мои успокоительные обещания были приняты легко, то совсем не так обстояло дело с предложениями по обновлению Академии. В итоге Академия, успокоенная восстановлением повсюду порядка, все же вернулась к прежней жизни. Со своей стороны, я радовался тому, что это ценное учреждение вновь оживало, хотя и сожалел, что она не смогла вся целиком на должном уровне воздать почести освобождению Франции.

Так, благодаря прогрессу в социальной сфере, обретению свободы, свершению правосудия и деятельности властей, нация пришла в себя. После всех потрясений войны началось постепенное выздоровление. Однако оно было бы попросту невозможно, если бы страна не восстановилась материально. Если бы в тот момент, когда фортуна начала нам улыбаться, наши финансы иссякли, а наша экономика была развалена, это разрушило бы и статус Франции, и порядок внутри страны, и наше будущее. Если же, напротив, несмотря на ужасающие условия нашего положения, власть сможет обеспечить прочную базу для возрождения, то все остальное со временем восстановится. Речи не было, естественно, ни о каком талисмане или волшебной палочке! Подействовать могли только решительные меры.

Бюджет, разработанный правительством на 1945, беспощадно высветил наше плачевное финансовое положение, каким оно стало за пять лет войны и четыре года оккупации: 390 миллиардов по статье предусмотренных расходов, из них 175 миллиардов на военные цели, против 175 миллиардов текущих поступлений, то есть дефицит составил 55 %. Государственный долг возрос до 1 800 миллиардов, что в четыре раза превысило довоенный уровень. В целом, краткосрочный долг составлял 800 миллиардов, и кредиторы могли в любой момент потребовать его выплаты. Поскольку в добавление к этому с 1939 четверть затрат авансировалась Банком Франции, обращение бумажных денег возросло в четыре раза.

Такой рост расходов, долгов и денежной массы в обращении лег на плечи разрушенной промышленности. На начало 1945 производительность труда не достигла и половины уровня 1938, а доходы от внешней торговли равнялись нулю. Вне всякого сомнения, заем освобождения, изъявший из обращения часть наличных средств, помог избежать неминуемой катастрофы, которую вызвал бы внезапный приток такой денежной массы на пустые почти на три четверти рынки. С другой стороны, казна получила необходимые на данный момент средства. Но каким бы спасительным ни оказалось это средство, теперь нужно было совсем другое — долгосрочные меры.