Военные преступники Сталин и Берия. Победа вопреки палачам

А вот насчет лакуны с 10 по 20 июня у Кремлева мнение иное: Лаврентий Павлович в это время отсутствовал в Москве, выполняя какое-то важное поручение (1. С. 260, 262). Хотя тут все может быть гораздо проще: перед самой войной работы было столько, что ему было просто не до дневника. Правда, 10 июня 1941 г. в дневнике записано: «Был крепкий разговор. Без дураков. Коба выслушал. Георгий (Маленков. — Д. В.) меня поддержал. Пригласил (Сталин) от Всеволода (нарком госбезопасности В. Меркулов) Богдана (Б. Кобулов, заместитель В. Меркулова), тот по своей линии подтвердил. Коба сказал: ну, раз так, сам езжай и посмотри. Еду» (1. С. 259). Загадочно звучит, непонятно, о чем идет речь, но нет никаких оснований считать, что все Десять дней Берия отсутствовал в Москве, даже если 10 июня куда-то и уехал (о том, куда и зачем он в этот день или в один из последующих между 10 и 20 июня мог уехать, мы еще поговорим).

Сам же Кремлев добавляет, что «при всем желании;Как-то выговориться наедине с дневником возможностей для этого у Берии (вообще-то фамилия «Берия» не (Склоняется, но, цитируя комментарии Кремлева, мы будем следовать орфографии оригинала. — Д. В.), конечно, не было» (1. С. 262).

Но и последующие лакуны первых полутора самых трудных лет войны разве нельзя объяснить этим же — занятостью? Кстати, один из главных доводов противников подлинности дневника как раз в том и состоит, что Берия, мол, просто некогда было его писать. Но, Повторяю, к военным и послевоенным лакунам мы еще вернемся.

А вот лакуна с 8 по 18 апреля и потом с 18 по 26 апреля 1940 г. (1. С. 171–172) — это интересно! «Запарки» с работой еще особой не было… Но вспомним, что Жак раз в апреле 1940 г. перестали приходить письма от пленных поляков их родным. Совпадение?

И чем объяснить наличие таких больших лакун? Тем, что Берия ездил в Катынь и руководил расстрелами лично, соответственно в Москве не был и дневник Не вел? Маловероятно — не наркомовское это дело, ему было кому это поручить (о том, что «было кому поручить», мы тоже еще поговорим).

Кстати, 26 апреля 1940 г. Нарком НКВД Украинской ССР И. А. Серов получил орден Ленина, а начальник Управления по делам военнопленных и интернированных Наркомата внутренних дел капитан госбезопасности (звание соответствовало армейскому полковнику) П. К. Сопруненко — свой первый орден «Знак почета».[34] Совпадение? Может быть, но чисто советское…

Как бы то ни было, очевидно, что Берия на месте расстрелов поляков не был, расстрелами лично не руководил, и лакуны в дневнике от этого появиться не могли. А вот цензоры, и отнюдь не «прохрущевские», здесь вполне могли постараться (да тот же «Павел Лаврентьевич»!). И что оттуда вымарали? Уж не записи ли о расстреле поляков?

Это, кстати, объясняет и разговоры «Павла Лаврентьевича» о «вымарывании дневников хрущевцами»: хочешь отмазать себя или своих сторонников — превентивно обвини в том же самом оппонентов! Что лучший способ защиты — нападение, не нами и не вчера придумано.

Вообще, в дневнике Берия то тут, то там снова и снова прослеживается, мягко говоря, неприязнь к полякам как к нации, вплоть до обзывания их «бешеными собаками, которых не переубедишь» (2. С. 111–112). В том числе и о Катыни он уже весной 1944 г. говорит: «…Правильно их немцы шлепнули. Нам спокойнее будет, когда в Польшу войдем. Меньше дерьма» (2. С. 154).

Стоп! Вот тут оппоненты вполне могут мне сказать: значит, из дневников Берия все-таки выходит, что поляков «немцы шлепнули»! В самом деле, тут противоречие. Но об этом мы еще поговорим.

А вот, например, такая характеристика поляков: «…Ведут себя по-хамски. Это понятно, по-другому они не могут» (2. С. 31).

Далее, постоянно (1. С. 158, 313 и т. д.) утверждается, что поляки не воевали за Польшу, хотя в сентябре 1939 г. вся мировая пресса, включая немецкую, писала о героическом сопротивлении поляков. Только советские лидеры говорили и писали, что Польша («уродливое детище Версальского договора», по публичной характеристике Молотова) сдалась без сопротивлении…

Стоит ли удивляться, что в 1941 г. польская армия Андерса предпочла уйти в Иран к англичанам, чем Кремлев искренне возмущается (1. С. 203), как и сам Берия возмущается тем, что «хрен (у Л. П. гораздо грубее. — Д. В.) они будут воевать за русских» (1. С. 313). А равно возмущается Кремлев и тем, что «хотя благодаря Сталину поляки (но не те, что ориентировались на Лондон и Вашингтон, а те, что ориентировались на Москву) получили-таки огромные территориальные приращения за счет Германии. Но вместо того, чтобы поставить Сталину памятник из чистого золота, поляки предпочли облить его… грязью» (1. С. 99).

Позвольте, но те поляки, что не ориентировались на Москву (т. е. громадное большинство), — что они от Сталина получили? 1939 год, Катынь, полвека оккупации — сначала советско-нацистской, потом чисто нацистской, потом, наконец, чисто советской? И за это — памятник из чистого золота? М-да…