— Здесь действует Запад, и очень активно, — глядя ему прямо в глаза, сказал Вадим. Не без удовольствия отметил, как дрогнули зрачки Владимира Ивановича.
— Ну… если Запад… — протянул тот. — Мне они представляются не столь фанатичными, как наши советские соплеменники.
— Давайте абстрагируемся, попытаемся представить, что здесь, среди разношерстной братии, собравшейся в замке, действует некий разведчик. И предположим, это вы!
Тараканов, смеясь, замахал руками.
— А почему не вы?
— Объясню. Я наблюдал за вами — имеете быстрые рефлексы, чувства подчинены разуму, сильная логика…
— Не льстите. Лучше выпьем. Все ваши построения зиждятся на песке.
— Вот видите… — тонко улыбнулся Выхин. — Опять вы, как травленый волк, подныриваете под флажки. Но вдруг отталкиваете союзника? Вспомните нашу странную встречу на вокзале, столь неясные отношения между вами и Дымшей. Что-то в них есть такое, до чего я пока не докопался. Зачем вы ходили к Марчевскому ночью?
— Я? — неподдельно изумился Тараканов. — По-моему, как раз вы шлялись по коридорам. А насчет союзничества вы правы: мы действительно союзники по службе рейху, — он выпил и затянул: — «Фуражка, милая, не рвися, с тобою бурно пронеслися мои кадетские года…» Тапер! Играй «Фураньку», я плачу!
Владимир Иванович вскочил и, пошатываясь, направился к эстраде. На него начали обращать внимание. Выхину едва удалось вернуть его обратно и усадить за стол.
— Как же вы надрызгались, голубчик… — и брезгливо поглядывая то на полупустой графин, то на осоловелого Тараканова, сказал Вадим.
— Пшел вон… — уставившись на него мутными глазами, неожиданно заявил бывший кадет.
— Ну и черт с тобой! — обозленный Выхин бросил на стол несколько мелких купюр и пошел из зала.
Выходя на улицу, он услышал, как в зале пьяно ревел Тараканов:
— Тапер! Я плачу!..
— Экая все же скотина… — зло сплюнул Выхин и захлопнул за собой дверь.
Глава VI
Нацизм вырос не на пустом месте — дух милитаризма и шовинизма, дух мещанской реакционности широко распространился еще в Германии XIX века. Крупнейший из философов, ректор Берлинского университета Гегель объявляет современную ему абсолютистско-феодальную Пруссию идеальным государством; поэт и драматург Гейбель пишет стихотворения, в которых настойчиво призывает к войне и вторжению в соседние страны: «Война, война! Дайте нам войну, чтобы заменить ею споры, которые иссушают нас до мозга костей!»; поэт Гофман фон Фаллерс-Лебен создает шовинистический гимн «Германия, Германия превыше всего, превыше всего на свете!», который полвека спустя стал официальным гимном германских империалистов.
Анонимный автор брошюры «Великая Германия и Срединная Европа в 1950 году», изданной в 1895 году в Берлине, так рисовал пределы будущей Германской империи:
«В Великой Германии будут жить 86 миллионов человек, а подчиненная ее непосредственному и исключительному торговому влиянию экономическая область будет заключать в себе 131 миллион потребителей… Одни только немцы будут пользоваться политическими правами, служить в армии и флоте, смогут приобретать земельную собственность. Они вновь обретут существовавшее в средние века сознание, что немцы являются народом господ. Они охотно представят живущим среди них чужестранцам выполнение физических работ…»
«Бросим беглый взгляд на карту! — призывал другой немецкий публицист Струни. — И мы увидим, что путь Берлин — Одесса короче, чем путь Берлин — Константинополь. Мы увидим, что через Варшаву, Киев, Ростов-на-Дону, через Кавказские горы, Тифлис и Тавриз идет прямой железнодорожный путь к Персидскому заливу, в Индию»…
Все эти бредовые лозунги и жажду мирового господства взяли на вооружение нацисты. Но для удержания власти надо было иметь жесточайший аппарат подавления инакомыслящих как внутри Германии, так и в завоеванных странах. И этот чудовищный аппарат был рожден…