Военные приключения. Выпуск 4

— Не при чем. Сии мысли могут прийти в голову и Петру Федоровичу. Для этого надо лишь немного подумать. И ему, как и Елизавете Петровне, это легче, чем нам, ибо мы маленькие люди, испокон веков подчиняемся стоящим над нами, а венценосцам надлежит отчитываться в делах своих лишь пред всевышним. И вот как думает венценосец: я правлю державой, меня призывают вступить в «вольные каменщики». Ну, для начала и название для меня, миропомазанника, не ахти, да бог с ним, с названием. Это можно и пережить. Я вступаю в орден, и что же? Для меня есть два пути. Или мне раскрывают все тайны и я становлюсь во главе общества, или я не буду там первым. Но как я могу подчиняться кому-то? Я, монарх? А вдруг мне прикажут нечто идущее вразрез с чаяниями моего народа, моей страны? Значит, останется лишь первый путь. Я вступаю — и мне раскрывают все тайны. Опять же тут два пути: идеалы братства, сиречь ордена, совпадают с тем, что нужно мне и моему народу, тогда зачем тайны? Или, наоборот, цели каменщицкие не те, которыми живет и за которые умирает народ в моей стране. Тогда орден опасен и не имеет права на существование. И последнее. Поскольку императрица против вашей деятельности — она что-то знает. Великий князь не у вас, и вы прекрасно без него обходитесь. Из сего — неучастия в братстве венценосных персон — следует единственное умозаключение…

— Какое?

— Что правители ваши — вне пределов России?

— Это вопрос?

— Да.

— Ну что же, вы правы в своих размышлениях. И я с удовольствием их сейчас выслушал. Что же до наших орденских начальников — они действительно не в России.

— А где, если не секрет?

— В Германии, Швеции, Франции, Англии.

— Что, у вас так много начальников или кто-то управляет и ими?

— На сие я ответить не могу.

— Не можете или не хотите?

— Не могу.

— Вот как. Вы, открывающий мне тайны, но не говорящий, чего же вы с вашим орденом жаждете, теперь отказываетесь сказать, кто же управляет вами, мне, которого вы собираетесь сделать своим! А вступив, я узнаю о них?

— Не сразу.

— Стало быть, и по вступлении мне нельзя будет знать ваши стремления и ваших вождей — до тех пор, пока вы не обтешете меня по своему образу и подобию и от меня останется лишь оболочка, наполненная вами.

— Да! И горе сопротивляющемуся.

— Чего же вы хотите? Власти над нами? Власти — вам, уже проникшим в Европу? Значит, власти над миром? Власти над телами и душами людей? Вы опасны и…

— И что?

— Нет, к вам нельзя примыкать, ибо это значит поддаться чувству малодушия, страха, восхотеть теплого стойла и полной кормушки… Но человек не скотина. Он хочет жить собственной совестью, волей и разумом. Он хочет уважать себя. А став одним из вас, сего будет сделать уже невозможно. Вот вы говорили о единстве и равновеликости правды и лжи, света и тьмы. Но ни слова о добре и зле…

— Можно и о сем предмете…

— Не утруждайтесь. Я догадываюсь, что вы скажете. Но ведь это не так. Существует лишь добро, зло же возможно лишь при соотношении с ним. Зло само по себе — пустота, искривленное добро. Вы и есть это искривленное ничто, примазывающееся к настоящей жизни, пытающееся запутать и извратить все хорошее, разумеется, во имя еще более лучшего, но… определенного вами. Нет, с вами нельзя иметь никаких дел. С вами можно только драться!

— Драться? Что можете вы, одиночка, против нас, спаянных единой волей и беспрекословным подчинением, играющим на всех струнах душ человеческих — от ужаса до вожделений?

— Так ведь нас много, одиночек. Собственно, только мы и есть. Нам главное понять сие. Вы же — лишь омелы на деревьях, наросты-паразиты.

— Наросты могут и задушить дерево!

— Да! Если их не удалить.

— Это ваше последнее слово?

— В каком смысле?

— Вам больше нечего мне сказать?

— Нечего.

— Но вы больше ничего и не сможете сказать. Некому!

Нефедьев протяжно свистнул. Тотчас из-за кустов выскочили двое с ружьями и начали целиться в Попова. Капитан успел схватить своего многочасового оппонента за шиворот и поставить между собой и стрелявшими. Раздались два выстрела, и секунд-майор, даже не охнув, начал валиться на землю. Выпустив из рук отяжелевшее тело, Попов бросился на стрелявших, на ходу выхватывая шпагу из ножен и не давая им времени заново зарядить ружья.

Капитану повезло — ружья у его противников были без штыков, и поэтому они могли действовать ими лишь как дубинками. Уклонившись от удара, Попов нанес укол, сразу уложивший одного из нападавших. Второй бросился было бежать, но скоро и он сунулся лицом в траву, пораженный под левую лопатку.

Попов вернулся к Нефедьеву. В открытых глазах секунд-майора отражалась луна. Капитан наклонился над лежащим и расстегнул мундир, однако никаких бумаг при Нефедьеве не оказалось. Подняв платок, выпавший из кармана секунд-майора, Попов обтер им свою шпагу. Прислушался. Кругом стояла глухая, какая-то ватная тишина…

Убрав шпагу в ножны, Попов спокойно, не торопясь возвратился в деревню.