Военные приключения. Выпуск 6

Голос был злой, но Преловский все же кивнул конвоиру. Тот подошел к пленному сзади, одним резким движением сбросил веревку с его рук и отступил. Пленный сидел недвижно, медленно потирал запястья рук и вроде бы думал о чем-то. Преловский не торопил вопросами, знал: если пленный задумался, значит, есть надежда на контакт с ним.

— Фашизм — это у Муссолини.

— Что?

— Вы спросили.

— Да, спросил, — спохватился Преловский. Он уж и забыл свой прощупывающий вопрос. Но немец есть немец, и тут педантичен. — Я спросил, почему вам, вроде бы не богатому человеку, так уж люб фашизм?

— У нас, в Германии, национал-социализм.

— Что же такое, по-вашему, национал-социализм?

— Вам этого не понять.

— Я попробую.

Пленный хмыкнул и отвернулся, уставился в темный угол, но тут же заговорил отрывисто и назидательно:

— Волкам и козам вместе не жить. Для одних стая, для других — стадо. Так и нации. Одинаковых на бывает. Одним бог дал повелевать, другим — исполнять повеления. Каждый человек хорош на своем месте, Порядок будет лишь тогда, когда каждый будет заниматься своим делом. Немцы, народ самой высокой организованности, призван навести на земле порядок. Поняли?

— Более менее, — сказал Преловский, растерявшийся от такого лобового национал-эгоизма. — Значит, война — это наведение порядка? Нечто вроде генеральной уборки?

— Совершенно верно. Сегодня фюрер взял на себя задачу спасти мир от коммунизма. За это мы, немцы, проливаем свою кровь. Но народы мира, за которые мы деремся, должны оплатить немецкую кровь плодами своих трудов. Мы их возьмем, поделим поровну между всеми немцами. Это и есть национал-социализм.

— Значит, сегодня эта задача. А завтра от кого фюрер захочет спасти мир? Это же вечная война. Хватит ли немцев на вечную войну?

Пленный оторвал, наконец, глаза от видений в темном углу, перевел взгляд на лампочку, заморгал. Похоже, вопрос его озадачил.

— Вы, господин офицер, просто не знаете, что такое национал-социализм. Но вы можете это узнать, потому что хорошо владеете немецким языком. Когда мы возьмем Севастополь, рекомендую идти к нам переводчиком.

Конвоир дернулся, шагнул к пленному, Преловский успокоил его взглядом — сам-то слыхивал откровения и похлеще, — подумал, что пленный не говорил бы такого, узнай он, что сидящий перед ним «господин офицер» — еврей по национальности. И еще подумал, что пленный, видать, не имел отношения к расовым репрессиям, иначе бы заметил очевидное: все говорили, что национальность у Преловского на лице. Вот Шаранович — другое дело, блондинистый, светлоглазый. Но по убеждениям — высшей степени талмудист.

«Интересно, как бы среагировал Шаранович?» — подумал Преловский. Но тут же забыл об этом, потому что пленный вдруг резко подался вперед.

— Я не только не из богатых, я из рабочих, — быстро сказал он. — Работал на предприятии «Герман Герингверке».

— Тогда тем более я вас не понимаю. Геринг — крупнейший капиталист. На его предприятиях — шестьсот тысяч рабочих. А выходит, что вы с ним заодно?

— А почему я должен быть против него? Господин рейхсмаршал — деловой человек. Был когда-то без штанов, а теперь — миллионер. Умный, деловой парень. И демократичный — не гнушается пешком побродить по парку, посидеть на скамейке с простым человеком…

Вот вам и классовая солидарность. А мы-то верили: поднимется мускулистая рука немецкого пролетария и сметет фашистскую свору, осмелившуюся напасть на СССР. Не поднялась. Более того, можно, наверное, утверждать, что нас атаковал именно немецкий пролетариат. Сколько уже встречал Преловский таких вот рабочих! Нетипичные? Да полно обманывать-то себя, называя типичными не тех, кого большинство, а кто больше нравится. Что же получается: не верен классовый подход? А какой же верен?..

Все думая об этом, Преловский перекладывал бумаги на столе. Небольшая брошюрка заинтересовала — «Солдатский путеводитель по России». В начале была историческая справка, в которой вся послепетровская эпоха, вплоть до революции 1917 года, объявлялась временем господства немцев в России. Ломоносов, Суворов, Кутузов, другие великаны русской истории даже не упоминались, зато подчеркивалось, что императрица Анна была герцогиней Курляндской, Петр III — герцогом Гольштейн-Готторпским, Екатерина II — принцессой Ангалт-Цербстской. Страницы прямо-таки пестрели чужими именами — Остерман, Бирон, Миних, Беннигсен, Канкрин, Бенкендорф, Нессельроде, Витте, Штюрмер… Крым объявлялся «исконно германской землей» на том основании, что когда-то, в глубокой древности, сюда приходили готы, и потому Симферополь переименовывался в Готенбург, а Севастополь — в Теодорихтгафен.

— Теодорихтгафен, — усмехнулся Преловский. — Вы в это верите?

— В это у нас теперь никто не верит, — тотчас отозвался пленный.

«Понесло, — подумал Преловский, решив, что пленный уже освоился и начинает, как часто бывает при допросах, говорить угодное допрашиваемому. — Разговор можно кончать, теперь, кроме «Гитлер капут», ничего не услышишь. Но все же спросил:

— Почему?