Военные приключения. Выпуск 6

Скоро в редколесье они увидели собаку — здоровенную, длинноногую, породистую. Увидели и человека, к счастью, одного-единственного. Это был немец, похоже даже, что офицер, поскольку в фуражке. На груди у него поверх плащ-палатки висел автомат, а в руках была какая-то странно маленькая и тоненькая винтовка.

— Это же охотничье ружье! — догадался Симаков. И выругался: — Охотник, мать его!..

Некоторое время все молчали, пораженные невиданным: на войне, в прифронтовой полосе, человек спокойненько отправляется на охоту с ружьем и собакой.

Первым опомнился Гладышев.

— Стрельба на охоте — обычное дело, лай собаки — тоже…

— Ежели из ружья, — сразу понял его Симаков. — Значит, надо не дать охотнику выпустить очередь из автомата.

— Точно, — обрадовался Иван. — Из ружья пускай палит, а автомат всполошит этих физкультурников…

Все посмотрели на него с укоризной: разведчикам ли разжевывать очевидное?

— Значит, так, — сказал Симаков. И повернулся к сидевшему поодаль Мостовому. — Снимай телогрейку…

Не раз Иван ходил с лейтенантом Симаковым и про себя называл его «гением разведки». Но чтобы так рассчитать!.. Все вышло по его. Собака, учуяв на тропе Сашкину телогрейку, залилась лаем. Охотник, обрадованный близостью добычи, заспешил и не заметил тросика, натянутого поперек тропы, зацепился и грохнулся.

Подняться ему помогали уже разведчики. Собака, кинувшаяся было к хозяину, теперь лежала в кустах с разбитым черепом. Сашка Мостовой мог и лошадь уложить прикладом, не то что собаку.

Пленный оказался фельдфебелем. Он сидел связанный, прислоненный спиной к дереву и вроде бы совсем не испуганно, а с любопытством оглядывал разведчиков, Гладышев спросил его что-то по-немецки, и тот долго и сердито отвечал, и по мере того как он говорил, лицо у Гладышева вытягивалось, становилось по-мальчишески растерянным.

— Чего? — не выдержал Симаков.

— Ну, типчик, — засмеялся Гладышев. — Господа, говорит, вы зря, говорит, со мной так обращаетесь. Я, говорит, все расскажу.

— Ну!..

— Говорит, что нестроевик и никогда не стрелял в людей. Фельдшер он тут, медик, в общем. Служит в роте охраны. Дома у него жена и две дочки, симпатичные, говорит, школьницы…

— На кой черт его биография. Где он тут служит?

Гладышев снова спросил, и снова пленный долго и обстоятельно отвечал.

— Склад тут у них, — понизив голос, сказал Гладышев. — Проволока в два ряда. Недавно сделали. По ночам боеприпасы возят, накапливают… Может, задержимся, а, командир? Все равно, какой склад.

— Не все равно. Приказ есть приказ. А это возьмем на заметку, пускай пока повозят.

И замолчал. И все молчали, думая об одном и том же. Все понимали: надо уходить. «Охотника» хватятся, начнут искать. Но не с ним же уходить. И оставить нельзя — ни живым, ни мертвым. Встанут на след, загоняют по горам. Ладно бы, не впервой уходить от преследователей. Но уходить-то надо не куда-нибудь, а в указанный квадрат. И быть там к следующему утру. Разведчик умеет красться лисой и петлять зайцем. Но сейчас они долго петлять не могли.

— Вот какой обрыв, — сообразил Иван. — Сорвался, и все тут.

У командира загорелись глаза.

— Молодец, давай!

— Я?!

Вырвалось это у него невольно, и он сам удивился своему испугу. Сколько бывало всякого. В бою убивал — так само собой. А то, как за «языком» ходили, врывались в землянки, ножами пластали спящих. Как иначе? Не скажешь: господа, мол, мы возьмем только одного из вас и уйдем… А тут нашло. Потому, может, что пленный смотрел без испуга и сам готов был помочь? Или потому, что был он медиком, почти гражданским человеком?

— Давай я, — зло сказал Мостовой. — Они моих на жалели.

Он подошел к пленному, и тот отшатнулся, забалабонил просительно.

— Догоняй, будешь замыкающим, — сказал командир и, не оглядываясь, пошел в заросли дубняка, густевшие по склону.

Через несколько минут сзади послышался короткий вскрик. Ветер шумел над лесом, и вскрик этот вполне можно было принять за скрип сросшихся деревьев или стон птицы, жалующейся на непогоду.

Иван шел следом за командиром так же неслышно, стараясь не наступать на ветки, не маячить в прогалинах. Но мысли — мыслям не прикажешь, — словно оправдываясь, все крутились вокруг глупого «охотника». Все думалось, как бы действовал он сам на месте Мостового. Сначала бы оглушил и лишь затем столкнул о обрыва. Сбросил бы и собаку, и ружье. Пускай думают, что сам разбился. Не поверят? Сначала-то поверят. А потом? Потом они будут уже далеко.

* * *

— Извините, товарищ политрук, я вашу рыбу-то махнул.

— Как это «махнул»?

— Ну, врезал.

— Что значит «врезал»?

— Съел, в общем.

— Один?

— Один. — Рогов замялся, покосился на шофера, и Преловский понял: вдвоем старались.

— Ну вы и жрать!

— Какое будет приказание?

— Какое приказание?

— Ну, что, в общем?

— Что «что»?

— Так ведь рыбу-то съел.

— Ну и на здоровье…