Военные приключения. Выпуск 7

Судьба послания Ивана Крашенинникова, к счастью, оказалась доброй.

Бесстрашные и вездесущие мальчишки, которых даже вражеский приступ и градом сыпавшиеся метательные снаряды не смогли разогнать по домам, нашли на огородной грядке, припорошенной снежком, странную стрелу с красным лоскутком: они заметили ее, еще когда стрела перелетала через крепостную стену.

Обнаружив, что к стреле привязано послание — кусок бересты с нацарапанными на ней буквами, — решили снести его на монастырское подворье: грамоте никто из ребят не был обучен, а на подворье многие владели письмом.

Вскорости послание Крашенинникова попало в руки архимандрита Иоасафа, который убедился, что обрывок бересты содержит ценные сведения: здесь было все, что удалось вызнать крестьянским повстанцам за дни, проведенные Иваном во вражьем тылу. И численность отдельных осадных отрядов, и строение войска, и расположение пищалей осадных, и даже общее их количество — шестьдесят три. Было здесь рассказано и о тайне Терентьевской рощи, тайне, которую противник берег пуще глаза.

…В высокой монастырской гриднице шел военный совет. Князья Григорий Борисович Долгоруков Роща и Алексей Иванович Голохвастов принимали людей, выслушивали их и отдавали распоряжения.

Воеводы оживленно расспрашивали какого–то воина в окровавленном шлеме, когда скорым шагом вошел архимандрит.

— Куда запропастился, отче? — обратился к нему князь Долгоруков. — Решать надо, что делать. Напирают поляки на главные ворота.

— Может, вылазкой ответим? — добавил Голохвастов. — Кого присоветуешь, отче, во главе поставить?

Ничего не ответив, архимандрит обратился к воину, который все еще тяжело, словно после бурного бега, дышал:

— Каково там, у враг?

— Тяжко, отче, — произнес воин, блестя белками глаз. Почерневшее лицо его, обожженное порохом, казалось страшным. — Пристрелялись поляки, метко бьют ядрами. Особливо одна пушка донимает, спасу нет.

— Трещера?

Воин кивнул:

— Как ахнет, окаянная, ажник трещины по стене ползут. Знали бы, где расположена, подавили бы ядрами своими.

— Мне ведомо, где Трещера, — сказал архимандрит.

— Где? — спросил воин.

— Запомни: на горке, в роще Терентьевской, — ответил архимандрит.

— Видение, что ли, было у тебя, святой отец? — насмешливо спросил Долгоруков.

— Послание получил, — спокойно сказал Иоасаф, не обращая внимания на язвительный тон князя, и поднял правую руку с куском бересты.

Голохвастов ухмыльнулся:

— С неба?

— Угадал, Григорий Борисович, — произнес архимандрит. — Одначе не время сейчас шутки шутить.

С этими словами он бережно расправил бересту в положил ее на столешницу. Воеводы, нагнувшись, несколько минут изучали бересту. Воин только молча переводил взгляд с одного на другого.

— Кто он, благодетель наш?! — воскликнул князь Долгоруков, нарушив молчание.

Иоасаф коротко рассказал, как к нему попало это послание. При этом он, правда, умолчал, каким образом проник Иван Крашенинников на вражескую территорию и самое имя его не упомянул: считалось ведь, что Иван обретается в монастырском лазарете, маясь тяжкой и заразной болезнью.

— Может, выдумка вражья? — покачал головой Голохвастов. — Подкинули нам, чтобы с толку сбить.

— Либо отряд нага на растерзание выманить, — вздохнул тяжко Долгоруков.

— За истинность послания ручаюсь, — отрезал архимандрит.

— Много берешь на себя, отче! — взорвался Алексей Иванович. Он был порока вспыльчивого. — Откуда ведать можешь? Сам знаешь, ни на волю, ни с воли и мышь не проскочит.

— Не будем, воеводы, время терять, — тихо произнес Иоасаф.

— Что–то таишь ты, недоговариваешь, отче, — покачал головой князь Григорий Борисович, оказавшийся более проницательным. Он вперил тяжелый, мутноватый взгляд в архимандрита, но тот не отвел глаза. — Бог тебе судья. Ты к нему поближе, чем мы, грешные. Чего присоветуешь?

— Немедля вылазку.

— Куда вылазку? — спросил Голохвастов.

— В Терентьевскую рощу, лучшими силами, — твердо сказал архимандрит. — Трещеру нужно уничтожить, иначе она крепостную стену развалит.

Присутствующие посмотрели на Долгорукова: последнее слово было за ним. Князь, видимо, колебался. Он несколько раз подносил кусок бересты к близоруким глазам, разглядывал письмена, словно принюхивался к ним. Наконец Григорий Борисович медленно и величаво покачал головой.

— Да почему, князь? — с досадой спросил архимандрит.

— Риск зело велик, — пояснил воевода. — Лучшие силы поляки перебьют, с чем тогда останемся? Бери нас голыми руками?

— Не рискнем — удачи не увидим, — стоял на своем архимандрит.

— Дозвольте слово молвить, — произнес неожиданно ратник, о котором в пылу спора вес успели позабыть.

— Говори, — велел Долгоруков.

— Мы разобьем Трещеру и без вылазки.

— Это как же? — поинтересовался князь.

— Знаем ведь, где она теперь, Трещера отаянная. Из затинных пищалей ахнем по ней — и вся недолга.

— Ох, темнота, темнота, — покачал головой князь. — Да ведь Терентьевская роща со стен не видна. Ты это разумеешь?

Ратник шагнул к столу.

— Разумею, князь, — смело произнес он. — Одначе мы умеем теперь наводить пушку и палить по цели невидимой, только знать надобно, в каком месте она располагается.