Военные приключения. Выпуск 7

— Делай что хочешь, Еремеев, иначе я за тебя не отвечаю. Можешь при попытке к бегству… когда к вагону вели… сам думай. Мне доложишь лично. И понял, Еремеев, вот ты у меня где! — он поднес к носу начальника тюрьмы толстый кулак.

— Так точно, товарищ Нырков.

— А Хряпов пусть запомнит, если кто спросит, что он сперва крикнул: «Стой, стрелять буду!», а уж потом нажал на спуск. Понял, о чем говорю?

— Понял, товарищ Нырков.

— Выходи! — услышал Званицкий команду. — Руки за спину! Вперед!

Громыхнул замок. Отворилась решетчатая дверь. Сбоку стояли солдат и тюремщик. Еремеев его фамилия, слышал Марк Осипович.

Он пошел по вытертым каменным плитам пола. Возле второй решетки увидел на полу темное пятно. Здесь упал Сибирцев. Даже не вытерли, сволочи.

Длинный гулкий коридор, кажется, что шаги отдаются под потолком. И в затылке. Свет брезжит сквозь грязные, забранные решетками окна. Закопченные керосиновые лампы на стенах. Зачем он все это видит, запоминает?.. Тупик, лестница с железными ступенями и перилами.

Званицкий обернулся. Солдат остался возле решетки, запирал дверь. Еремеев шел за ним. Рука в кармане френча. «Куда?» — взглядом спросил полковник,

— Наверх иди, ваше благородие, — спокойно произнес Еремеев. — Да не думай бежать. Отвоевался, иди теперь.

«Как много слов он говорит», — безразлично подумал Званицкий. Слова, слова, «иди», «отвоевался»… Глупость какая–то… А ведь он вспомнил, вспомнил наконец. И четко, ясно, будто и теперь перед глазами скользили эти сильно наклоненные влево, почти каллиграфические буковки письма, каким–то чудом дошедшего с оказией из далекой Маньчжурии.

«А при нашем штабе, напоминающем цирковое столпотворение Вавилонское, где каждый исполняет свой номер, появился нынче, дорогой друг Маркуша, молодой и бесспорно талантливый офицер. Зовут его Мишель Сибирцев… Кажется, мы с ним сойдемся накоротке». Петя Гривицкий, польский князь, писал ему в восемнадцатом. Вот откуда знал фамилию Сибирцева полковник Званицкий.

Он поднялся по ступеням и, повинуясь безмолвной команде Еремеева, пошел по новому длинному коридору, теперь уже к выходу. Через узкий проем там виднелась открытая дверь теплушки. И еще там было раскаленное солнце. Оно светило настолько ясно, что, когда после полутьмы коридора ступил полковник Званицкий на порог, его так ослепило, что он не услышал звука выстрела…

— Не реви, Малышев! — строго прикрикнул на помощника Нырков. Тот сидел с карандашом перед чистым листом бумаги и ладонью вытирал вспухшие глаза и хлюпающий нос. — Не смей реветь!.. Сейчас, сейчас… — Он словно чего–то ждал и все тер лысину клетчатым платком.

На перроне, где–то в отдалении хлопнул выстрел. На миг стих людской гомон, а затем возобновился с новой силой. Нырков выскочил из двери и вгляделся в толпу, туда, где стояли теплушки. Раскидывая людей и размахивая руками, к нему по перрону бежал Еремеев.

— Илья Иваныч! Товарищ Нырков!..

Нырков вошел в помещение, остановился, широко расставив ноги и заложив большие пальцы за ремень, спущенный чуть ниже живота, и требовательно посмотрел на Малышева.

— Пиши, Малышев… Тамбов… Губчека… Левину. Точка. При исполнении служебных обязанностей рукой белобандита смертельно… нет, пиши, тяжело ранен наш верный боевой товарищ… Пиши, пиши, Малышев!

В помещение ворвался задыхающийся Еремеев.

— Беда, большая беда!.. — с порога закричал он. — При попытке к бегству… товарищ Нырков, казните, не углядел! Убит заключенный, полковник Званицкий…

— Я понял, Еремеев, — холодно отстранил его Нырков. — Иди к себе. А ты, Малышев, давай пиши: уполномоченный ВЧК Сибирцев Михаил Александрович. Точка, Малышев. Подпись моя. Как обычно.

Нырков подошел к календарю за 1917 год — приложение к журналу «Нива», — взглянул на сегодняшнее число, прикинул разницу.

— Я лучше знаю, какая правда нужна нашей революции, — пробормотал он себе под нос и вздохнул. — Эх, Миша, а ты так ничего и не понял…

Шел четвертый от роду год молодой Советской Республике.

Николай Иванов ДЕНЬ ЗА ТРИ Повесть

I

а, это был плен. Направленные па пего автоматы в руках небритых, одетых во все черное людей, их презрительные усмешки — плен, плен…

И черное… Пропагандист что–то говорил про «духов», одетых во все черное… Надо вспомнить что–то очень важное… Черное, черное… Черные птицы?.. Нет, аисты! Да, это «черные аисты», смертники, которые искупают свою вину только кровью неверных.

Рокотов пошевелился и застонал скорее от бессилия, чем от вспыхнувшей в плече боли: руки уже были связаны, и скорее всего, стропами его же парашюта. Он прикрыл глаза, чтобы хоть немного собраться с мыслями, но в бок ударили сначала ногой, потом прикладом автомата, и кто–то, наклонившись, сказал по–русски:

— Вставай.

II

А это, конечно же, было безумием — в январе поднять войска с техникой на Саланг.