Военные приключения

Смертельная опасность подстегнула его, обострила мысли, и уже в следующую секунду он с большим трудом вытащил из-за пояса топорик и лежа стал рубить придавившую его ветку. Она хрустнула, дерево, как живое, зашумело, застонало и осело Напрягая силы, Пряхин выбрался из-под него и с трудом поднялся на ноги.

Его обдало нестерпимым дымным жаром. Шустрые языки пламени то и дело перебегали по ветровалу. Пряхину было ясно, что, если огонь перебросится через реку, линия погибнет. Шатаясь, хватая широко открытым ртом отравленный дымом воздух, он, не раздумывая, приблизился к реке и стал рубить верхушки тех деревьев, которые как мостики были переброшены через реку.

Жар все усиливался. Пряхин окунулся в реке, развязал тесемки ушанки и, опустив наушники, надел ее задом наперед. Глаза теперь были прикрыты от огня своеобразным козырьком. Старшина рубил древесные стволы и топил их верхушки в воде. Когда жар становился нестерпимым, он окунался и снова шел на приступ.

Боль, усталость, дымный воздух мутили сознание, и старшина, чтобы подбодрить себя, запекшимися губами твердил:

— Нужно! Нужно! Нужно!

В эти минуты он стремился только к одному: отсечь пожар от линии. Он все еще силился вспомнить что-то важное, но сделать этого не мог. Все в нем скипелось, сошлось в стремлении во что бы то ни стало выполнить свой долг. То падая и теряя сознание, то поднимаясь и покачиваясь, он все рубил и рубил деревья и с жестоким удовлетворением, как врагов, топил их в воде. В этой схватке на кромке огня он не замечал, что течение реки слабело и она вздулась и кое-где вышла из берегов, несказанно облегчая его почти нечеловеческую борьбу с огнем.

Пряхин приближался к концу ветровала, когда на том берегу реки с грохотом обрушилось огромное сухостойное дерево и легло своей вершиной как раз на тропу у самого телеграфного столба. По траве разметались багровые угли, корчащиеся в пламени ветви. Огонь преодолевал запретную зону, и старшина, не раздумывая, бросился на этот самый опасный участок. Он топтал огонь, сбрасывал его в реку, рубил топором горящие сучья, но огонь возрождался и снова лез на приступ. Задыхаясь, весь в пару от быстровысыхающей одежды, с обожженными ресницами, перепачканный копотью, старшина был страшен в эти минуты последних схваток. Силы оставляли его, и он только отчаянным напряжением воли заставлял себя снова и снова идти на штурм и бороться, бороться…

Треск горящего дерева, шипение падающих в воду головешек, завывание огня были так оглушительны, что он не услышал оклика:

— Старшина! Пряхин!

Когда рядом с ним появился Губкин, а вслед за ним и Вася, старшина не удивился и не остановился. Он все так же, пошатываясь, судорожно глотая чадный воздух, шел в огонь, сбивал его и бросал в воду.

Губкин и Вася, тоже только что пробившиеся сквозь огонь, не успели оценить его поведения. Зато они оценили опасность. Они бросились на очередной огневой прорыв, сбрасывая во все прибывающую воду горящие стволы и ветви, и, окутанные облаками пара, дыма и гари, как могли, боролись с огнем.

Пряхин все отставал и отставал от них, в конце концов он споткнулся и упал. Силы оставили его, и он не смог не только подняться, но даже крикнуть. Он только хрипел и старался доползти до места новой схватки с огнем.

Первым заметил его исчезновение Вася. Он схватил Губкина за руку и крикнул:

— Старшина!

Губкин сразу понял его и вернулся. Вдвоем они подхватили Пряхина за ноги и под мышки и перетащили на склон сопки. Пряхин хрипел:

— Бросьте! Бросьте! На линию нужно…

Они молча и, как всегда не договариваясь, ловко и быстро делали свое дело: уложили Пряхина на склоне сопки, подтащили к нему имущество, торопливо рассказали о событиях на посту. Когда они опять побежали к кромке огня, Пряхин закрыл воспаленные глаза. Мысли были путаные, отрывочные. Постепенно они прояснились, он вспомнил Лазарева и солдат. И тепло, почти ласково подумал: «Не подвели…» Вслед за этой мыслью пришла другая: «А где Сенников? Неужели он погиб?»

Теперь он уже не злился на Аркадия, не презирал его, как несколько часов назад, когда напрасно ожидал его появления. Теперь он беспокоился и ругал себя за то, что отпустил солдата от себя. «Ведь нельзя же в тайге ходить в одиночку. А я разрешил. Ах ты, беда какая!»

Ему уже казалось, что он напрасно придумал и эту учебную тревогу — «Не казарма здесь, нет, не казарма», — и в то же время понимал, что, не будь этой случайной учебной тревоги, судьба линии и их судьба могла бы сложиться иначе. Мысли эти уже не успокаивали.

Честный и прямой, Пряхин брал на себя всю вину, и тревога о молодом солдате мучила его.

«Ну что ж, — решил он. — Пусть Губкин с помощником возятся с линией, а я обязан разыскать Сенникова. Может быть, он лежит придавленный, и ему некому помочь».