Военные рассказы

Наконец подполковник поинтересовался деталями всей этой истории. И все время, пока мы с Овчаренко рассказывали нашим гостям про старого изменника Ковшуна, про самого Данько, я смотрел в окно на переживавшего свое горе юношу-летчика. Он сидел будто окаменелый, вперив взгляд в одну точку.

— Жаль хлопца, — произнес наконец подполковник. — Скажу вам открыто: мы его уже представили на Героя. Как думаете, не ошиблись?

Да что там думать? Герой есть герой! Не отвечать же Данько за злодеяния своего папаши!

Уже совсем стемнело, когда, договорившись по всем вопросам, летчики уехали к себе на аэродром.

Потянулись напряженные дни работы, у меня не было времени заглянуть к авиаторам, подполковник тоже не появлялся. Нас очень интересовало: как там Данько? Успел он прийти в себя или нет?

Дня через два-три неожиданно прибыл к нам подполковник. Весело голубели его петлицы, околыш фуражки. Только в глазах, таких же голубых, затаились грусть и усталость.

— Ну, как там Ковшун, подполковник? — спросил я, не отвечая на приветствие.

Подполковник молча снял фуражку, положил на подлокотник кресла, засмотрелся в окно. Я уже чувствовал: случилось что-то непоправимое.

— Нет больше старшего лейтенанта Ковшуна… — наконец тихо, со скорбью в голосе произнес он.

— Что с ним?

— Пошел на таран.

Подполковник повернулся ко мне лицом и коротко, по-военному четко доложил мне печальную историю Данько Ковшуна:

— Патрулировал со своим звеном воздух. Повстречался с противником. Рассеяли и стали уничтожать. Ковшун сбил один самолет и погнался за другим. Где-то уже под Житомиром, не имея возможности расстрелять, бросился на врага и…

Подполковник конвульсивно проглотил подкативший к горлу комок и сделал красноречивый жест рукой.

В моем воображении всплыл четкий образ Данько. Не летчика-офицера. Того Данько, который когда-то не мог усидеть спокойно на парте, который частенько озорничал на перемене, который всегда ясными и чистыми глазами, даже когда я его за что-нибудь отчитывал, смотрел мне прямо в глаза. Вспомнилось — у него всегда был честный, открытый взгляд.

И еще подумалось: наверное, с тем же честным, открытым взглядом, с чистым и добрым сердцем бросил он боевой самолет в свой последний таран.

1958

Судьба

— Эге-гей! Привал!

И пошло, покатилось эхом от подводы к подводе:

— Привал! Ппр-ру! Разбежались лошадушки!..

В село партизанская колонна вступила на рысях. Мешкать было некогда — за нами по пятам гнались немцы. Правда, после того, как мы им из засады дали изрядную трепку, сожгли одну автомашину и укоротили жизнь нескольким уж больно прытким воякам, они стали поосмотрительнее. На рожон не лезли, однако и не отставали. Походило на то, что они нас просто-напросто вытесняли из густонаселенных мест в леса. А возможно, там, на краю леса, куда вела нас дорога, была уже подготовлена западня.

Я сразу же выслал к лесу разведку. Несколько всадников, припав грудью к конским гривам, сдерживая лихой галоп своих неутомимых лошадок, помчались широкою улицей туда, где заманчивой синевой темнел лес. Из-под конских копыт далеко по сторонам разлетались брызги мокрого снега — за день солнце сварило на дорогах кашу. Хочешь — ешь, хочешь — купайся.

Купались в этом месиве кони, чавкали сапогами и валенками партизаны. Холод, промозглая сырость пробирали до самых костей, но никто не унывал. Немцам устроили хорошую припарку, и ведь шла весна, весна!

Из этой жаркой перестрелки мы, как говорят, вышли сухими из воды. Ни одного убитого, ни одного раненого, только меня в лесу задела какая-то дура-пуля, как говорила наша лекарша: расписалась на шкуре, а поставить печать не успела. Там же, на месте боя, перевязали мне рану, — я даже и не заметил и от пулемета не отрывался ни на миг.

И вот только сейчас, когда мы остановились в селе на передышку, когда на несколько часов миновала опасность, я почувствовал, как ломит в плече, жжет кожу. Бинт, видимо, сполз и мешал движениям. А тут еще лекарша наша, Галина:

— Как вы себя чувствуете?

— Как в раю. Перевязка только, видно, плохая, передавила руку.

— Спешила я. Да разве вы дадите как следует перевязать? А вот сейчас перебинтую.

Только теперь я огляделся вокруг. Да! Давненько я здесь не бывал. Сколько же это? Пронеслись годы…

На пустовавшей улице то тут, то там появлялись люди. Сперва детишки, а потом и взрослые. Стоят, бросают вопрошающие взгляды через тыны да ворота: что, мол, за армия такая явилась? И не немцы, и на полицаев не смахивают…

А там уже кто-то либо догадался, либо расспросил, улыбается, руками размахивает, рассказывая о чем-то.

И вспомнилось мне, как еще в детстве бывал я в этом селе. Еще когда в нашем райцентре в семилетке учился. А мой лучший дружок, Ванько Подорожник, родом отсюда, зазвал меня к себе в гости. От райцентра досюда километров двадцать. Пешком мы тогда притопали, устали по песчаной дороге, но хоть бы что…