Военные рассказы и очерки

— Я все могу объяснить, товарищи! — завопил Семенов. — Снарядов-то в складах нету! Выходит, их генерал Сахаров действительно все увез.

— Ну и бандиты ж!

— Белогвардия, одним словом.

— Знобов, Знобов, сюда!

— Бегу.

— Снарядов нету, Знобов!

— Знаю. Вершинин доставит.

— Вершинина и не слышно и не видно.

Город встретил их спокойно.

Еще на разъезде сторож говорил испуганно:

— Никаких восстаний не слышно. А мобыть, и есть — наше дело железнодорожное. Жалованье маленькое, ну и…

Борода у него была седоватая, как истлевший навоз, и пахло от него курятником.

На вокзале испуганно метались в комендантской офицеры, срывая погоны. У перрона радостно кричали с грузовиков шоферы. Из депо шли печально рабочие.

— Вершинин?

— Он.

Сердце замерло. С тоской поглядел Вершинин в бледно-серое морщинистое лицо рабочего:

— Чей будешь?

— Филонов. Убили Пеклеванова-то, Никита Егорыч. В депо он лежит, жена его с ним тама… А ты в депо или на крепость? Сын у меня там арестованный…

Из вагонов выскакивали с пулеметами, с винтовками партизаны. Были они почти все без шапок, с усталыми, узкими глазами.

— Нича нету?..

— Ставь пулемету…

— Машину давай, чернай!

Подходили грузовики. В комендантской звенели стекла и револьверные выстрелы. Какие-то бледные барышни ставили в буфет первого класса разорванное красное знамя.

— Грозно ты меня встретил, Илья Герасимыч! — скороговоркой прошептал Вершинин, подходя к телу Пеклеванова. — А мы тебе многие земли навоевали…

Быстро подошел отряд вооруженных карабинами рабочих. Кто-то приземистый, плечистый, в очках, с длинными волосами, низким басом спросил:

— Товарищ Вершинин, прикажете к крепости?

— Откуда?

— Лесопильный завод, склады, а также восставшая часть присоединилась. А сам я — параллельный центр…

— Как?

Действительно, странное слово! Даже раздавленная горем Маша, жена Пеклеванова, подняла глаза и взглянула на приземистого с удивлением. «Параллельный центр? Значит, он в самом деле существовал?» Но, вновь захваченная бурей своего горя, она забыла о параллельном центре. Она сказала только Вершинину:

— Может быть, в крепости она?

— Кто?

Он понял ее. Она говорила о Настасьюшке. «Не в этой ли телеге? Да нет, солдаты всё…»

На телеге привезли убитых.

Какая-то старуха в розовом платке плакала. Провели арестованного попа. Поп что-то весело рассказывал, конвойные хохотали.

На кучу шпал вскочил бритоусый американец и щелкнул подряд несколько раз кодаком.

— Этот, фотограф-то, откуда?

— Американец. Они только что нейтралитет, как японцы, объявили.

— Ну, тогда пускай.

— Восстание, восстание!

— Пеклеванов с Вершининым!..

— Э, глупости, не мешайте спать: всю ночь разрабатывали план обороны совместно с американцами…

— Они объявили нейтралитет!

— Ну, знаете, вы совсем спятили, голубчик.

Да, в штабе генерала Спасского ничего не знали.

Пышноволосые девушки стучали на машинках.

Офицеры с желтыми лампасами бегали по лестницам и по звонким, как скрипка, коридорам. В прихожей пела в клетке канарейка и на деревянном диване спал дневальный.

Сразу из-за угла выскочили грузовики. Глухо ухнула толпа, кидаясь в ворота. Зазвенели трамваи, загудели гудки автомобилей, и по лестницам кверху побежали партизаны.

На полу — опять бумаги, машинки испорченные, может быть, убитые люди.

По лестнице провели седенького, с розовыми ушками генерала. Убили его на последней ступеньке и оттащили к дивану, где дремал дневальный.

Бежал по лестнице партизан, поддерживая рукой живот. Лицо у него было серое, и, не пробежав половины лестницы, он закричал пронзительно и вдруг сморщился.

Завизжала женщина.

Канарейка в клетке все раскатистей насвистывала.

Провели толпу офицеров в подвал. Ни один из них не заметил лежащего у лестницы трупа генерала. Солдатик в голубых обмотках и бутсах стоял на часах у входа в подвал, где были заперты арестованные офицеры.

В руках у него английская бомба — было приказано: «В случае чего, крой туда бомбу — черт с ними».

В дверях подвала синело четырехугольное окошечко. За дверью часто, неразборчиво бормотали, словно молились…

Солдатик устало думал: «А ведь когда бомбу бросить, отскочит от окна или не отскочит?..»

Солдатик писал в свободное время стихи, но свободного времени было так мало, что он с войны принес лишь десяток стихотворений, каждое по шестнадцати строк.

Со стены крепости полковник Катин глядел в бинокль на город. Передавая бинокль адъютанту Бушману, он спросил:

— Белый флаг, кажется? Сдаются, Бушман?

— Естественно, господин полковник. Если у нас нет снарядов, то у них — подавно. Кроме того, по-видимому, приближается Незеласов.

Полковник в ярости ударил кулаком о кулак:

— Снарядов мне, снарядов! Я бы им показал белый флаг!

И, понизив голос, он сказал:

— А температура у моей дочери все повышается и повышается…

Короткое молчание. Адъютант спросил:

— Какие приказания относительно белого флага?

Они спустились в молчании со стены.

— Какие приказания? Поговорите с ними, Бушман. Обещайте жизнь.

— Жизнь, господин полковник?

— Даже господь бог не всегда исполняет свои обещания, что же делать нам, грешным?