Военный коммунизм в России: власть и массы

Красный террор на Кубани стал для большевиков генеральной репетицией перед их самым грандиозным экспериментом по социальной хирургии, проведенной в Крыму в конце 1920 — начале 1921 года, после взятия его Красной армией. К тому времени Крым, по образному выражению Троцкого, представлял собой «бутылку», куда в течение гражданской войны, особенно ее последнего года, стекались массы «классово чуждых» Советской власти элементов и остатки разбитых белогвардейских армий. Не все смогли или не захотели эвакуироваться вместе с Врангелем, и как выразилась в письме Оргбюро ЦК от 14 декабря 1920 года председатель президиума Крымского обкома РКП(б) Р. С. Самойлова (Землячка):

«Буржуазия оставила здесь свои самые опасные осколки — тех, кто всасывается незаметно в среду нашу, но в ней не рассасывается»[489].

В кругах большевистского руководства задолго до взятия Крыма зрели проекты капитальной чистки его населения. Учитывая, что в Крыму скопище контрреволюционеров, «после овладения Крымом надо послать туда не маниловых, а энергичных и твердых работников», — делился своими мыслями с Крестинским сотрудник Крымского обкома А. Шаповалов в письме от 28 июля 1920 года[490]. В ЦК партии такие соображения встречали полное понимание, поэтому после взятия полуострова состав областного комитета партии был обновлен. Слишком «мягкого» Гавена понизили с поста председателя, и на его место была прислана известная своей «твердокаменностью» Землячка. Позже побывавший в Крыму по татарским делам работник Наркомнаца М. X. Султан-Галиев характеризовал ее как «крайне нервную и больную женщину, отрицавшую в своей работе какую бы то ни было систему и оставившую по себе у всех крымских работников память „аракчеевских времен“»[491]. Под ее руководством обком положил в основу своей работы «решительную борьбу с остатками контрреволюции в Крыму», твердую линию в отношении меньшевиков и меньшевиствующих коммунистов[492]. Во главе Крымского ревкома был назначен прославившийся своей жестокостью Бела Кун.

До того как они начали воплощать в жизнь привезенные из Москвы инструкции, внутренняя обстановка на полуострове складывалась относительно спокойно, если не считать повального грабежа населения, традиционно учиняемого кавалеристами 1-й и 2-й Конармий, которым Буденный молчаливо давал на разграбление взятых городов «законные» три дня. Разумеется, эти три дня растягивались на недели, к грабежу присоединялись другие красноармейские части, махновцы, и никто не мог их остановить. Но так как грабеж производился без особых насилий и убийств, население притерпелось и примирилось.

Из белогвардейцев в Крыму остались по большей части те, кто не чувствовал за собой вины перед Советами. Тотчас по занятии Крыма была объявлена регистрация всех военных, служивших в армии Врангеля. К этой регистрации население отнеслось без особого страха, так как оно рассчитывало, во-первых, на заявление Реввоенсовета 4-й армии о том, что офицерам, добровольно остающимся в Крыму, не грозят никакие репрессии, и, во-вторых, на предложение, опубликованное Крымревкомом первого состава, спокойно оставаться на месте всем рядовым офицерам, не принимавшим активного участия в борьбе против Советской власти, гарантирующее им неприкосновенность.

При регистрации, которая проходила с 15 по 20 ноября, все бывшие офицеры были задержаны и разделены на две части. Первая: больные, инвалиды, старше 50 лет, а также все местные жители, имеющие семьи, — они были размещены по госпиталям и семьям. Во вторую вошли все остальные офицеры — эти были отправлены по железной дороге в северные концлагеря. Причем отправка происходила на самых гуманных условиях, раздетым выдавалось оказавшееся на складах старое военное обмундирование. Оставшимся была объявлена амнистия, «которая была встречена не только офицерами и населением города, но и рабочими с чувством глубокого удовлетворения и светлой радости», — писал очевидец из Феодосии[493].

В «Известиях феодосийского военного ревкома» от 25 ноября появилось прочувствованное обращение амнистированных к советским властям, которое начиналось словами: «Дорогие товарищи! Мы, бывшие офицеры и чиновники армии Врангеля, получив извещение о дарованном нам помиловании, не находим слов для выражения чувств восхищения и благодарности человеколюбивому к нам отношению представителей власти и Советской Армии…» Заканчивалось обращение так: