Военный летчик: Воспоминания

– Сеньора, фильмы отличные! - имея в виду прежде всего порнографические ленты.

Я всегда сильно сомневался в том, что у Расинеса был какой-то здоровый интерес к таким киносеансам…

Священник прибыл в своей обычной одежде - огромных размеров сутане из ткани черного цвета. Ему было около шестидесяти лет. Он носил короткую прическу и всегда сильно потел. Больше всего людей поражал его густой, красивый бас. Говорил священник с ярко выраженным испанским акцентом, свидетельствовавшим о его происхождении, и в сочетании с тембром голоса это придавало его речи оттенок интимности. Казалось, что он не говорит, а служит мессу.

Ходили слухи, что отец Саломон был большим любителем вина, причем любого сорта - и хорошего, и плохого. Если после мессы, которую он служил, не оказывалось вина для причастия, люда говорили, что это дело рук отца Саломона.

Поговаривали также, что между ним и директрисой епископального колледжа доньей Триной Соледад существует тесная дружба. Дама была высокой женщиной с необъятной грудью. Она всегда носила черную одежду. На ее верхней губе, покрытой пушком, постоянно блестели капельки пота.

Когда святой отец появился в доме, все женщины встали и пошли ему навстречу. Многие из мужчин были уверены, что дон Саломон обманул не одну даму.

Мои тетушки Селия, Пепшгая, Летисия, Ритика и Фолита, до предела затянутые в корсеты - традиция, которой все они следовали, - были сильно взволнованы в свои пятьдесят с лишним лет. Пепилия, наиболее преданная Саломону, с грустью сжимала в руках букетик роз. Ее лицо было бледным и печальным. Пепилия, наиболее набожная иэ всех, никак не могла забыть одну историю, которую я ей однажды рассказал. Речь шла о связи, якобы существующей между доном Саломоном и доньей Триной. Тетушка тогда обиделась на меня. С тех пор прошло более трех месяцев, а Пепилия не сказала мне ни слова. И позднее в наших отношениях уже не было прежней симпатии.

Громовым басом дон Саломон благословлял присутствующих, говорил слова утешения, как будто раздавал направо и налево милостыню щедрой рукой. Покончив о этой церемонией, он направился в комнату моего отца.

– Доктор!… - произнес он, внимательно вглядываясь в лицо отца. Его глубоко запавшие глаза смотрели о грустью, в руках был букетик роз. - Смирение, вот что нужно, - продолжал он мощным басом. - В священном писании, в пятом стихе третьего раздела второго римского канонического издания, сказано… - И он дословно процитировал строки из библии, что всегда производило сильное впечатление на женщин и заставляло их удивляться его «большим способностям». - Тем не менее, - продолжал он, - нужно верить. Церковь в вашем распоряжении. - Его лицо от волнения стало багровым. - С этой минуты можете располагать мной. Я буду в качестве посредника с ними, этими ягнятами, отбившимися от стада… если они живы. Богу так угодно, и потому я готов в любой момент вступить с нпми в контакт. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы они повинились. Я хочу заставить их изменить свое поведение.

Священник был в центре внимания всех присутствующих. Как всегда, он и капитан оказывали самое сильное воздействие на слушателей.

Пять моих тетушек не могли сдержаться, чтобы не вмешаться. Под предводительством бледной как стена Пепилии они появились в комнате. Обратив свой молящий, полный внутренних переживаний взор на дона Саломона, Пепилия произнесла кротким голосом слова, которые исходили из самого ее сердца:

– Отец мой, прежде чем вы уйдете, мы хотели сказать, что уже неделя, как мы в три раза больше, чем обычно, молимся за спасение пропавших душ. - Она говорила как в бреду, все сильнее сжимая бледными руками букетик роз.

Дон Саломон посмотрел на нее сверху вниз взглядом, в котором не было и тени сожаления, и, благословив тетушек, тут же простился.

В эту минуту вошла донья Оливарес - моя бабушка, одетая, вопреки обыкновению, с головы до ног во все черное. Это была грузная женщина, затянутая в корсет, с огромной связкой ключей на поясе. Ее ключами можно было открыть любой шкаф, шкафчик и тумбочку в доме, включая те, что были в комнатах ее детей и внуков, а также принадлежавшие дону Сатурнино, моему дедушке. Проходя мимо кресла, на котором сидела моя мать, бабушка произнесла сквозь зубы всего несколько слов, но так, чтобы их услышали все присутствующие:

– У меня девять детей, но такого никогда не случалось… Есть женщины, которые не созданы для семьи!

Услышав эти слова, моя мать вновь почувствовала себя плохо. К ней тут же поспешил доктор Никот, скучавший от безделья. До этого матерью занимался доктор Боррель.

Эта ночь в доме моего отца была поистине сумасшедшей. Ярко освещенные окна комнат, дым сигарет, звон рюмок с напитками и чашек с кофе, шум вееров… Острый запах духов, исходивший от женщин, смешивался с запахами, доносившимися с кухни. В общем хоре особенно выделялись грубые голоса капитанов, докторов и в первую очередь священника, не жалевшего слов утешения, обращенных к хныкавшим дамам.