Военный слух (ЛП)

Мы и десяти минут не успели пробыть в воздухе, когда H-34 пошли вниз, к району десантирования — полю, которое с севера ограничивалось непроходимыми лесами и речушкой, коричневая стоячая вода которой, покрытая белыми пятнами, походила на грязное молоко. С юга невысокая гряда холмов отделяла район десантирования от болот, за которыми находились тёмные склоны высоты 270. Пока вертолёты снижались по спирали, с земли по ним открыли огонь, и пролетавшие мимо нашей машины пули щёлкали словно попкорн в духовке. Огонь был довольно редок, но нас охватило ощущение беспомощности — мы всё ждали, что какая-нибудь пуля вот-вот пронзит фюзеляж и разворотит ступню или паховую область. Не имея возможности выбраться из вертолёта, мы были, собственно, не более чем грузом, пассажирами, не способными ни защититься, ни укрыться от огня. Бортовой пулемётчик, сидевший на свёрнутом бронежилете, напряжённо приник к пулемёту, но стрелять не мог, опасаясь попасть в соседний вертолёт.

Я прислушивался к хлопкам вокруг, и в голове моей неотвязно звучали слова одного вертолётчика: «При хорошем попадании вертолёт летает не лучше сейфа». И в то же время, наши ощущения — а мы впервые попали в «горячий» район десантирования — нельзя было назвать очень уже неприятными. От этой беспомощности мы пришли в какое-то странное возбуждение.

Вертолёты неумолимо несли нас вниз, в район десантирования, ветер хлестал по лицу, деревья проносились под нами размытым зелёным полотном, и была во всём этом какая-то непонятная радость. Мы словно неслись на «американских горках» или в каноэ по бешеной речной быстрине — так бывает, когда находишься во власти сил, повлиять на которые не в силах.

И вдруг мы опустились на землю. Я выпрыгнул из вертолёта и с удовольствием почувствовал, как ботинки ударились о мягкую влажную землю. Стоя в грязи, я снова попал в привычную для пехотинца среду. Низко пригнувшись, мы побежали к лесам на северной окраине поля. С другой стороны бойцы Леммона собирались в топкой низине у гряды невысоких холмов, поросших слоновьей травой. Трава колыхалась под ветром, поднятым лопастями вертолётов. Вьетконговцы продолжали вести неприцельный обстрел района десантирования, над головой просвистывали пули, и практически тут же доносились характерные звуки выстрелов из русских карабинов СКС, из-за чего определить местонахождение снайперов было невозможно. Но мы были уже в родной для пехотинца среде, и стрельбы уже почти не боялись. Это был всего лишь обычный, беспорядочный беспокоящий огонь, и мы уже знали, что это не серьёзная работа снайперов, а в большей степени вьетконговский тактический приём, целью которого было потрепать нам нервы. И потому мы не обращали на него внимания.

Последние вертолёты зашли на посадку, высадился взвод Тестера, и вертолёты улетели прочь. Вьетконговцы перевели оружие на них, немного постреляли, но ни в один H-34 не попали. Мы смотрели, как они взбираются в небо, превращаясь в крохотные точки, и кое-кого из нас охватило мимолётное, но очень сильное желание улететь вместе с ними обратно, к маленьким радостям и относительной безопасности того, что за отсутствием лучшего термина называлось тылом. Ещё во время первой операции мы испытали это ощущение — как будто после кораблекрушения нас выбросило на негостеприимный берег, и надеяться на возвращение особо не стоило. Когда рота «С» выстроилась на базе, две сотни её вооружённых до зубов морпехов выглядели грозно. Но в районе десантирования, среди высоких холмов, покрытых джунглями, рота казалась очень даже небольшим отрядом.

Мой взвод выстроился в колонну и направился к нашей первой цели — невысокому холму далеко за коричнево-молочной речкой. Это была не совсем цель, разве что в географическом смысле, так как военного значения она не имела. В тех необитаемых джунглях можно было взять компас, выбрать наугад любой азимут и отправляться в путь, и любой, какой угодно маршрут мог привести нас к вьетконговцам или увести от них. Партизаны были повсюду, а можно сказать и так — их не было нигде. Тот холм просто служил нам ориентиром. Надо было до него дойти, и это даровало нам иллюзию того, что мы занимаемся каким-то реальным делом.