Военный свет

Они выехали в темноте. Всю вторую половину дня она наблюдала за его скромным поведением у могилы и на поминках слушала его застенчивую и душевную речь. Подходили соседи, которых она знала с детства, выражали соболезнования, спрашивали о детях, оставленных дома в Лондоне, — она не хотела везти их на похороны. Приходилось снова и снова объяснять, что муж все еще за морем. «Благополучного возвращения ему». Роуз наклоняла голову.

Позже она видела, как Фелон под громкий смех гостей переносил полную до краев чашу с пуншем с шаткого столика на более устойчивый. Почему-то ей было покойно как никогда. Часов в восемь вечера, когда все разошлись, она поехала с Фелоном в Лондон. Ей не хотелось ночевать в пустом доме. Они сразу же въехали в туман.

Пять миль они ползли, останавливаясь перед каждым перекрестком, и почти пять минут простояли на железнодорожном переезде: ей почудился гудок поезда вдалеке. Если поезд и гудел, то далеко, тоже из предосторожности.

— Марш?

— Что?

— Хотите, я сяду за руль? — Она повернулась к нему, платье натянулось на бедрах.

— До Лондона три часа. Можем остановиться.

Она включила лампочку.

— Я могу повести. Илкетшолл. Где это на карте?

— Где-то в тумане, наверное.

— Ладно, — сказала она.

— Что ладно?

— Давайте остановимся. Они разбились… я не в силах вести машину.

— Я понимаю.

— Можем вернуться в Уайт-Пейнт.

— Я покажу вам мой дом. Вы давно его не видели.

— А. — Она покачала головой, но ей было любопытно.

Он развернулся в три приема — дорога была узкая, к тому же туман — и поехал к дому, давно перестроенному.

— Заходите.

В доме было холодно. «Свежо», — сказала бы она, если бы дело было утром, но была глухая ночь, нигде ни проблеска света. Электричества в доме не было, только дровяная печка, на которой он готовил, она же и отапливала дом. Фелон развел огонь. Потом приволок матрас из невидимой комнаты — там не прогреется, сказал он. Все это было сделано за пять минут. Она не произнесла ни слова, только наблюдала за ним — сколько позволит себе этот всегда осторожный человек, всегда осторожный с ней. Ей самой не верилось в то, что происходит с ними сейчас. В комнате уже было слишком тесно. Она привыкла видеться с Фелоном вне стен.

— Марш, я замужняя женщина.

— В вас ничего нет от замужней женщины.

— А вы, конечно, знаете замужних женщин.

— Да. Но в вашей жизни он не занимает никакого места.

— Это кончилось давно.

— Вы можете спать здесь у печки. Мне необязательно.

Долгое молчание. В голове у нее сумбур.

— Кажется, вам тоже не помешает в тепле.

— Тогда я хочу, чтобы вас было видно.

Он подошел к печке, приоткрыл дверцу, и комната осветилась.

Она подняла голову и посмотрела ему в лицо:

— Тогда и вы останьтесь.

— Нет. Я неинтересен.

Она представила себе, как выглядит сейчас при неверном свете из топки, в платье с длинными рукавами, оставшемся на ней с похорон. Чувство было странное. Что-то заползло под рассудок. И ночь к тому же — сплошной туман, мир невидим, безымянен.

Она проснулась окутанной. Под шеей — его ладонь.

— Где я?

— Вы вот здесь.

— Да. Кажется, я здесь. Неожиданно.

Она уснула и снова проснулась.

— А как же похороны? — спросила она.

Ее голова касалась его плеча. Она знала, что в комнате будет холодно.

— Я их любил, — сказал он. — Как и вы.

— Я, наверное, не об этом. А спать с их дочерью. И после похорон?

— Думаете, они вертятся в гробах?

— Да! И, кроме того, что теперь? Я знаю о ваших женщинах. Отец называл вас бульвардье.

— Ваш отец был сплетник.

— Думаю, после сегодняшней ночи мне надо держаться от вас в стороне. Вы слишком важны для меня.

Даже в этой осторожной, отфильтрованной версии происходившего между ними есть сомнение и даже неопределенность в отношении того, как это на самом деле могло быть, о чем мог быть разговор; как-то слабо это рифмуется с их биографиями. Кто из них и почему разорвал отношения, начавшиеся той ночью у печки?

Она давно не была с мужчиной так, как в ту ночь. Что это будет значить для него — оставить ее теперь, думала она. Будет это как пустячный исторический эпизод из его рассказов, когда маленькое войско отошло от каролингского пограничного города учтиво и в молчании, или все вокруг них посыплется с треском и долгим эхом? Ей надо оставить его раньше, поставить караул на мосту через реку, чтобы ни он, ни она не могли пройти; показать, что после этого неожиданного явления друг другу продолжения не будет. Она должна жить своей жизнью.

Она повернулась к Фелону. Она редко звала его Маршем. Почти всегда Фелоном. Но ей очень нравилось имя Марш. Оно звучало так, словно он будет идти и идти вперед, и остановить его и до конца понять трудно, и она промочит ноги, на нее налипнет грязь и репьи. Думаю, тогда, после ночи у печки, она решила для надежности вернуться к себе такой, какой еще была, отделиться от него — словно боль всегда часть желания. Нельзя давать себе волю. Но она подождет еще немного, когда окончательно рассветет, и он, радостный любовник, снова станет непонятным для нее, загадкой. На заре она услышала сверчка. Стоял сентябрь. Она будет помнить сентябрь.

* * *