Воевода

Недоверчиво варяги поднялись, оставшись стоять на полусогнутых, словно готовые в любой момент к бегству. Мстислав заметил их напряженные позы и усмехнулся. Хотелось еще как-нибудь наказать тех, кто недавно вязал ему руки, но он боялся, что от страха нервы у кого-нибудь из наемников сдадут, и тогда они понаделают глупостей, от которых неприятностей будет еще больше.

– Вы выполняли приказы вашего вождя, который предал меня, – заговорил князь, чувствуя, как волна безумного страха прокатывается по толпе варягов, шатая их из стороны в сторону, как пьяных.

– Он клялся мне верно служить и предал меня! – выкрикнул Мстислав, не в силах более сдерживать боль. – И за это он поплатился жизнью!

Невероятно, но выплеснутый гнев, как холодный душ, вдруг остудил страх. Толпа затихла, до этого справедливо не веря в спокойный и благостный голос князя, но теперь, увидев и осознав, куда направлена вся ярость, почти успокоилась.

– Теперь каждый из вас поклянется мне на мече вашими богами и Ротою[56], служить мне верой и правдой, – князь снова поднял свой меч. – И отныне каждый из вас ответит за себя сам, и с каждого лично спросится за его дела!

– Готовы ли вы принести мне клятву? – Мстислав еще раз оглядел лица наемников, пытаясь проникнуть в их мысли.

– Готовы, князь! – откликнулись сразу несколько голосов.

Варяги потянулись к князю. Целовали меч и твердили нехитрые слова, которые заканчивались так:

– А ежели я предам и нарушу клятву, то пусть боги покарают меня и весь мой род, и не ущититься мне щитом своим, и посеченным быть мне мечом своим, и исстрелянным стрелами своими[57].

– Хорошо! – сказал Мстислав, когда последний варяг произнес клятву.

Он еще раз оглядел воинов, словно мысленно собирая их в новый отряд, который теперь подчинится только ему, а не какому-то вождю наемников.

– А ты, Рогул, почему не клянешься? – наконец он ухватил то, чего не хватало в этом отряде.

Варяги оглянулись на неудачливого поединщика. Тот стоял без шлема, чуть в стороне, отрешенно глядя на восходящее солнце, а на лбу его, как отражение светила, красовалась здоровенная красная шишка, чуть прикрытая кольцами слипшихся светлых волос. Время от времени рука его рассеянно касалась лба и огромной шишки, а потом, вздрогнув от прикосновения к рогообразному выросту, сползала испуганно вниз по лицу.

– Нельзя мне, князь.

– Это почему же? – удивился Мстислав.

– Честь свою... Свою честь потерял я, – выдохнул варяг и мрачно добавил, – меч свой осквернил и душу утратил.

Он оглядел своих товарищей мутным взором, в котором отражались душевные терзания, и выкрикнул:

– А кто поверит человеку без чести, кто примет его клятву?!

– Почему без чести? – Мстислав медленно стал спускаться с холма. – Я думаю, что никто из воинов не смог бы победить Велегаста, и, проиграв, ты не потерял честь.

– Я потерял честь, когда пошел на поединок с Оршей, видя, что тот не в силах биться, я потерял честь, когда замахнулся на волхва мечом и когда захотел убить его, и меч мой сломался потому, что священное оружие не выносит такого бесчестия и позора.

Все застыли, пораженные этой речью, которая никак не вязалась со свирепым нравом того Рогула, которого прежде знали варяги.

– Это слова благородного человека! – наконец нашелся, что сказать князь.

– И не только благородного, – вмешался волхв, – но и умного человека. Как я и обещал, Вороний Клюв Велеса прибавил ума Рогулу и дал ему понять то, что он прежде не замечал.

– Ты не обижаешься на меня, воин? – Велегаст повернулся к Рогулу.

– Нет, мудрец, – варяг преклонил колени, – я благодарен тебе за науку и за то, что я не смог опозорить себя убийством. Прости, что хотел лишить тебя жизни.

– Встань, воин, ты заслужил прощение, – Велегаст поднял посох и осторожно приблизил венчавшую его деревянную птицу к огромной шишке на лбу Рогула.

Потом губы волхва зашептали непонятные слова, и янтарь, зажатый в когтях деревянной птицы, начал светиться. Варяг, как завороженный, не отрываясь, смотрел на тихо струящийся голубоватый свет. Глаза его затуманились, а потом и вовсе закрылись, словно он уснул стоя. Велегаст поднес к его лбу раскрытую ладонь, провел ею около шишки, будто вылавливал снующих в воздухе мошек, и вдруг резко захлопнул, сжав нечто невидимое в твердый кулак. Затем волхв, взмахнув рукой, так же резко бросил это нечто в траву и решительно притоптал ногой, не уставая твердить слова заклинания. Наконец он бросил усталый взгляд на Рогула и коротко приказал: «Очнись!»

Варяг открыл глаза. На какой-то миг показалось, что в них блеснул тот же голубоватый свет, которым светился посох, но воин начал часто моргать, словно что-то мешало смотреть, и, когда кулаки его старательно потерли веки, вновь отрытые глаза уже ничем не отличались от обычных человеческих глаз.

Но чудо все-таки свершилось. Шишка исчезла с его лба, оставив лишь небольшое красное пятнышко. Рогул потянулся ко лбу, но не нашел на нем рогообразного выступа. Он еще и еще раз осторожно ощупывал лоб, однако от полученного увечья не осталось и следа.