Воевода

   — Есть ли какие новости? — нетерпеливо спросил царевич, не очень доверявший высоким чувствам иезуита.

Тот тоже перешёл на деловой тон:

   — Есть, и очень важные. Скончался папа Климент, благословивший тебя на великий подвиг. Избран новый римский владыка, Павел Пятый. Он тоже наслышан о тебе как о верном рыцаре Церкви и прислал своё благословение. Он ждёт...

   — Чего?

   — Когда ты сдержишь своё обещание, данное курии, и откроешь в Москве и по всей России католические костёлы.

Царевич порывисто вскочил:

   — Папе легко из Рима командовать! Но ты, ты, отче, видишь, как шныряют вокруг меня бояре, шагу не дают шагнуть! Ты думаешь, зря настоятель Благовещенского собора говорил о каких-то упрёках? Им только дай доказательства моей любви к Католической церкви — весь народ поднимут против меня! Неужели не ясно?

   — Не горячись, сын мой! Я-то всё вижу и всё понимаю. Более того, призываю быть осторожным.

   — Лучше бы папа помог мне! — сказал Димитрий, вновь усаживаясь в кресло.

   — Каким образом, сын мой?

   — Он должен признать за мной право именоваться императором! И должен оказать всё своё влияние, чтобы это право признали все европейские владыки. Я хочу установить отношения и с французским и с испанским двором! За это я клянусь поднять войска против Оттоманской империи. Отпиши ему об этом от моего имени!

Иезуит склонился в поклоне:

   — Я сделаю всё, как ты просишь, сын мой.

...Ночью царский дворец полон тайн. Когда царевич в сопровождении капитана шёл по бесконечным узким коридорам, неожиданно под лестницей, по которой они спускались, ему послышался шорох.

   — Кто там? — спросил Димитрий с тревогой, хватаясь за рукоять длинного кинжала.

   — Твоя совесть! — услышал он приглушённый ответ.

   — Жак, посвети! — скомандовал царевич, подойдя к тёмному углу, откуда услышал голос.

   — A-а, моя совесть, и, как всегда, пьяна! — облегчённо рассмеялся он, оглядывая человека, прикрывавшего от света свечи лицо широким рукавом.

Человек опустил руку, и Маржере узнал Григория Отрепьева. Был он в бархатном, но рваном кафтане, под глазом огромный чёрный кровоподтёк, и действительно от него шёл устоявшийся густой запах, как от винной бочки.

   — Выпил токмо ради смелости, — без капли смущения сообщил Отрепьев. — Чтобы язык развязался.

   — Тебе язык скорей завязывать, чем развязывать надо! — со скрытой угрозой сказал царевич. — Слышал я, что болтаешь много по кабакам. Синяк небось там и получил?

   — Твои паны руки распустили. Уж больно чванливо себя ведут. Вот мы с казаками их малость поучили вежливости.

   — Ещё мне этого не хватало, чтоб мои воины между собой передрались! Так говори, что тебя во дворец занесло? Я же, когда тебе деньги давал, наказывал не совать сюда свой длинный нос! А ты всё-таки сунул. Не боишься, что тебе его прищемят?

Нимало не испугавшись, Григорий сделал елейной насколько возможно свою разукрашенную рожу и с надрывом сказал:

   — Вспоминается мне, государь, как в одну голодную лютую зиму бежали из Москвы два нагих и босых инока, а один другому рек: «Вот как сяду на царский стол, сделаю тебя, Гриня, своим канцлером!»

Царевич рассмеялся:

   — Ну куда же тебе, Гриня, канцлером? Погляди на себя — пьяница и лодырь. А канцлером работать надо, государственные дела решать! Нет, жаль, что я тебя из самборской узницы вызволил. Сидел бы там сейчас вместе с Варлаамом!

Тон голоса расстриги сделался плаксивым:

   — Не хочешь делать канцлером, так хоть деньгами ссуди!

   — Уже пропил? — неподдельно изумился Димитрий. — Сколько же в тебя входит!

   — Друзей угощал, я человек добрый, а друзей у меня пол-Москвы, ты же знаешь! — хвастливо сказал Григорий. — А кроме того, женщины тоже денег требуют. Это тебе, государь, всё даром даётся, даже царевны.

Димитрий нахмурился:

   — Уже болтают? Откуда только проведали?

   — Разве у Масальского слуг нет? — оскалился расстрига, показывая гнилые зубы. — Это вы, великие мира сего, на них внимания не обращаете, а они ведь всё видят и слышат!

Димитрий украдкой покосился на Маржере, но тот стоял с каменным лицом, глядя куда-то поверх головы Отрепьева.

   — Ну вот что — приходи завтра утром, денег я тебе дам, сколько ты захочешь. Но при одном условии — уедешь в своё поместье, наведаешь матушку и поживёшь там годик-другой.

   — Я ж со скуки там помру! — возмутился Григорий. — Уж разреши хоть в Ярославле поселиться.

   — Чёрт с тобой! — махнул рукой Димитрий. — А теперь проваливай, видишь, я спешу!

   — Небось на свидание? — опять оскалился расстрига. — Что ж, не смею мешать...

...Из кромешной тьмы в маленькой тесной келье, где едва умещается широкая лавка, жаркий шёпот:

   — Мой суженый! Наконец-то. Я уж заждалась. Молилась, чтоб скорее пришёл. Скажи, ты меня долго прятать будешь? Нам бы пожениться... Вот славно-то было бы — род Грозного и род Годунова слились воедино. Какие у тебя сильные руки!

   — Моя кохана...