Воевода Дикого поля

– В Крыму, в Крыму, – утвердительно закивал Алексей Федорович. Пригладил чащу бороды. – Через неделю выступаешь с войском, Данила. За тем я тебя и вызвал из Ливонии – там пресветлый князь Андрей Курбский и один справится. Да у него помощников и без тебя хватает. А нам надобно хана Девлет-Гирея воевать!

Алексей Федорович, возглавлявший внешнюю политику всего Московского царства, был изначально противником войны с Ливонией. Поговаривали даже, что и с самим царем возникали у него размолвки по сему поводу.

– Прежде всего надобно искоренить неверных, злых врагов нашей родины и Христа, – не раз втолковывал царю Алексей Адашев, ярый сторонник войны с мусульманским миром, радетель за выход Руси к южным морям. – Ливонцы хотя и не греческого исповедания, однако ж христиане и для нас неопасны – как собаки битые, что, хвост поджавши, стороной бегут. Другое дело – крымцы. Эти и Христа, и русских ненавидят. А Бог благословляет только войны справедливые, нужные для целости и свободы государства. Об этом стоит помнить и не забывать!

Не просто так советник царя заговорил о грядущем походе. Ливонский орден запросил мира, и Адашеву-старшему открылись перспективы долгожданной войны с южными соседями Руси.

– Эта змея Девлет-Гирей со своим выводком так по Черному морю и катается, в Днепр заходит, вверх идет, города обирает. Купцам нашим головы рубит! Вот-вот ударит исподтишка, пока мы с ливонцами разбираемся. А змеенышей у него много! И все прибывает в полку его. К тому же султан турецкий так и подначивает Девлет-Гирея на Русь идти! – Алексей Адашев еще раз крепко обнял брата: – Вот что, Данила, как ты знаешь, в твою честь князь Михаил Иванович Воротынский, друг наш сердечный, пир сегодня решил устроить, так ты бери своих молодцов, – кивнул он на Григория и стоявших в отдалении Петра и Степана, – пусть меду вволю попьют, что и говорить, заслужили! – Подмигнул бойцам: – Да на дев юных заодно поглядят-полюбуются.

За Москвой-рекой рдел закат. Алое солнце разливалось по снегам, обложившим стольный град, по заледенелой и заснеженной реке. Розовым вечерним золотом рассыпалось по крышам слободских домов. Сани то и дело пролетали туда и обратно. Дым валил из печей. Огоньки уже светились в иных окнах. Счастливое Замоскворечье готовилось пить брагу и мед. Ветерок гулял – еще не весенний, холодный. Далекий женский голос, высокий и пронзительный, уже хмельной, выводил за Москвой-рекой песню…

– Слышь, Гринь, вот нам свезло, а? – толкал Петр своего друга в бок, когда они втроем шли вдоль берега к хоромам князя Воротынского. – Закрутилось колесо! Это ж надо: разок командира из полымя вытащил, вот тебе и удача на всю жизнь!

– Поумерь прыть-то, Петька, – осаживал его Григорий. – Как солнце светишься! Холодку напусти!

Друзья принарядились – в самое лучшее оделись. Кафтаны, расшитые штаны да сапожки из дорогой кожи. Сверху – шубы. Шапки из алой да изумрудной парчи с отворотами. При саблях на широких кожаных ремнях шли молодые воины.

– Ты – князь, ты и напускай холодок, – говорил ему товарищ, выкатывая грудь колесом. – А тверскому дворянину Петру Бортникову и так ладно будет. Пусть видят – радуюсь я жизни!

Шагов за двести до терема Михаила Ивановича Воротынского, до высоких и расписных его хором, Степан остановился.

– Не пойду я туда, – сквозь зубы процедил он.

– Почему? – удивился Петр.

– Не пойду и все.

– Не дури, Степан, – весело сказал Григорий. – Нас втроем пригласили – втроем и придем.

– А я и не дурю, – огрызнулся тот. – Пришли втроем, а к светлому князю Михаилу Воротынскому вдвоем идите. Или забыли, что я – его человек? Что оружие, которым я ливонцев бил, на его деньги куплено?

– Ерунда, Степан, – выдыхая пар, ободрил его Григорий. – Мы все – воины государевы, и потому равны.

– Ты сам-то веришь тому, что говоришь? – спросил Степан. – Это в бою мы равны, пресветлый княжич, а тут, у хором князя Воротынского, все иначе. – Рыжеволосый Василевский зло усмехнулся: – Как меня представлять будут – боевым холопом князя Воротынского? Меня и за один стол-то с ним не посадят, ведь дворянин я только наполовину. Мать моя, полька-бесприданница, которую отец и прокормить не мог, за простого княжеского десятника вышла, чтобы с голоду не помереть, так и звание свое шляхетское потеряла. Так что я для всех важных птиц на московской земле – черный человек. И заметили меня потому лишь, что мечом владею лучше других. Вот и вся заслуга. А коли усадит меня за стол твой добрый ангел-хранитель Данила Адашев, так сам Воротынский взглядом меня, раба своего, спалит! Так куда ж мне с вами? – Желваки так и ходили по крутым скулам Степана Василевского. – И в стороне стоять тоже не хочу, когда вы с ним кубками звенеть станете. – Он затряс головой: – Не пойду!

Но Григорий вовремя схватил боевого товарища за рукав:

– Я без тебя за стол не сяду! И Петр тоже. Прогонят – вместе уйдем!

– Может, ты вместе со мной еще и под розги княжеские ляжешь?

– О чем ты? – Рука Григория, державшая кафтан друга, сама собой ослабла.