Воевода Дикого поля

– Так и порешим: выезжаем нынче в полдень. Когда готов будешь, найдешь меня. Я же – так хоть сейчас готов в дорогу. Не по сердцу мне ваша Ливония, – с вызовом добавил Василевский, – Москву первопрестольную, царскую люблю!

Через несколько часов из казематов вывели Данилу Адашева, его служилую родню и ординарца Петра Бортникова. Изрядно исхудавшие, беспомощно щурились они с отвычки на холодный зимний свет. Крепостные башни Дерпта, не так давно восстановленные после бомбардировки, серыми колоннами уходили в февральское небо. Заключенные растирали затекшие руки. Кафтаны их обносились, поблекли. Колодки с Данилы и его товарищей сняли.

Григорий подъехал не сразу – сердце сжалось и слезы навернулись от обиды, когда он встретился взглядом с Адашевым.

Данила устало подмигнул тысяцкому:

– Стало быть, ты меня к государю повезешь?

– Он повезет, – кивнул Засекин на Василевского, который, сидя на холеном гнедом красавце-жеребце, бесстрастно смотрел на опального полководца. – Я только охранять буду. – И тотчас глянул на Петра: – Как ты? Отощал!..

– Были б кости, а мясо нарастет, – Петр улыбнулся другу. – Хотя, что скрывать, бывало и лучше. – И тут же, точно вспомнив о чем-то, забегал глазами по своим тюремщикам. – Доброго вам денечка, Степан Захарович! – ослабшим голосом, но постаравшись как можно громче, крикнул он бывшего соратнику и другу. – Как живете-можете?

– Милостью Божьей живу и могу! – ответит тот.

Люди Василевского неодобрительно глядели на разговорчивого преступника. Но Петр, кажется, и под саблю готов был лечь, лишь бы сцепиться со Степаном. С презрением он теперь смотрел на него: тот был для него не только палачом – предателем!

– Ну так и впредь не хворайте, Степан Захарович! Пусть до поры здоровьечко-то крепнет!

– И вам не хворать, Петр Иванович, – разом став злым, огрызнулся Василевский. – И хватит болтовни – дорога длинная, а жизнь короткая. Это всех касается. Ехать пора!

Везти заключенных, как и положено, в телеге, не стали. Дали коней – так они быстрее могли добраться до Москвы. Когда Засекин поравнялся с Адашевым, похлопавшим лошадь по крепкой шее, Данила поднял на него глаза, спросил:

– А что брат мой?

Григорий с горечью покачал головой, опустил глаза.

– Говори, что?!

– Умер пару дней назад Алексей Федорович, – негромко ответил Григорий, – говорят, от холода и голода умер. – Взглянул искоса на Данилу: – Не сдюжил заключения.

– О Господи, – прошептал младший Адашев. – Как же так? Как же так…

– Царствие ему небесное, – еще тише проговорил Григорий.

– Оно его, царствие небесное, – тихо, но твердо произнес Данила. – А вот Иоанну его не видать! Не видать…

Григорий обернулся: не слышит ли кто их разговора?

Адашев понял, кивнул:

– Прости, голубчик, прости.

Бойцы Засекина, многие из которых служили еще Даниле Адашеву и помнили боевые лета, тоже косо глядели на «государевых людей», так запросто превративших бывшего их командира, отважного героя, в преступника. Многие с гневом поглядывали и на Степана Василевского. Но к гневу примешивалась опаска – этот Басмановский выскочка, уже знали все, любого мог наказать, заслонившись именем государя. И на кого Степан пытливо поднимал взгляд, словно оценивая, чего стоит сей боец, тот молодой дворянин сразу же опускал глаза – от греха подальше.

– В оба за ними смотри, Григорий Осипович, – кивнув на Данилу и его родню, приказал Василевский. – Головой отвечаешь!

Отряд выехал из ворот Дерпта, а уже скоро Василевский позвал к себе Григория и Петра.

– Не боишься, что сбегу? – зло спросил Бортников.

– Не боюсь, – ответил Степан, даже не обернувшись. – Лошадь под тобой худая – сам выбирал. А ежели и припустишь, так тебя Засекин нагонит и зарубит. – Теперь они поравнялись, и рыжий Василевский метнул веселый и холодный взгляд на изумленного Григория. – И с Данилой-то государь велел не слишком носиться, а уж с тобой, ординарцем его, и подавно! – добавил он.

Кони шли вперед скорой рысью, заметно оторвавшись от отряда.

– А коли не зарублю? – поинтересовался Григорий.

– Его место займешь, – кивнул Василевский на Петра.

– Ну, Степа, и сука же ты! – вырвалось у Бортникова.

Василевский только расхохотался в ответ.

– Называй, как знаешь, пока мы одни. А я ведь не просто так вас позвал. Ты вот что, Петр, поостынь, коли жизнь дорога. А главное, от Данилы открестись. Его в Москву везут, чтоб под суд отдать и казнить прилюдно, как отравителя жены государя нашего. И молчи, молчи! – с яростью обернулся он к товарищу. – Я такой же холоп государя, как и вы оба! Его воля – закон для всех нас! Данила Адашев – покойник, себя спасай! При Гришке говорю – специально его в свидетели взял, – о себе думай! А теперь возвращайся к нему и помалкивай. Все тебе сказал. Отъезжай с глаз долой!

Григорий ушам своим не верил – Данилу Адашева везли на казнь!

– Неужто не соврал? – спросил он у Василевского, когда Петр, чернее тучи, уже возвратился к осужденным.

– Истинный крест, – мрачно отозвался тот.