Воевода Дикого поля

– Указ царев исполнять, – просто ответил Малюта. – Что ж еще? Не по своей же воле я из Москвы-то сюда прилетел, как мыслишь? Не думай, времечко тянуть не будем – дорого оно. Делов-то у меня – море-океян! – Он точно вспомнил о чем-то: – Только прежде я дочурку твою получше разглядеть хочу. – Оглянулся на стоявших позади подручных: – Освободите девку!

– Оставь дочь, Григорий Лукьянович! – умоляя, попросил Курлятев. – Оставь ее!..

– Да что ж добру зазря пропадать, Дмитрий Иванович? – вновь рассмеялся тот. – Эй, тюрьма, – окликнул Малюта сопровождавшего их тюремщика, – прикажи, чтобы там из баньки, что для нас растопили, кадушку теплой воды принесли. Да на мыло чтоб не поскупились! Исполняй!

Рядом тихонько завыла жена Курлятева – и все громче и громче, точно помешалась. А может, и впрямь рассудок уже оставил ее? Захрипел и сын их, Иван, зазвенел цепью, когда подручные Малюты стали освобождать его сестру. А Дмитрий Иванович все повторял: «Дочку оставь! Богом христианским прошу, оставь дочь мою!..»

Малюта сам прихватил Людмилу, мало что сейчас понимавшую, за локоть, потащил вон из темницы. Его подручные, едва вернувшись, наливали хмельное, продолжали трапезу. Людмилу тоже усадили за стол. По лицу девушки текли слезы, губы были искусаны в кровь, но боли она не чувствовала. Скоро в натопленную сторожевую внесли кадушку, от горячей воды поднимался пар.

Скуратов откусил кровяной колбасы, не глядя на девушку, сказал:

– Вставай, дитятко, вставай, солнышко, раздевайся, никого не стыдись – незачем уже!

Но Людмила не решалась – и не верилось ей, что с ней это происходит.

– Раздевайся, сказал! – грозно обернулся он к девушке. – Не серди меня.

Она поднялась, сбросила робу, за ней рубашку. Оставшись нагой, закрылась руками. Малюта не выдержал, насильно оторвал руки от тела. Свора палачей с любопытством оглядывала ее.

– Вина налейте! – бросил он своим людям. – Да полнее кубок, до краев!

Налили.

– Пей, – приказал Людмиле Скуратов. – До дна пей!

Она взяла кубок и стала пить, но рука дрожала, вино текло по ее груди, зарывалось в клубке светлых волос в низу живота. Кто-то не выдержал, шлепнул ее по ягодице. Малюта зыркнул на подельников глазом, и те стушевались. Отнял у нее кубок, шагнул к кадушке.

– Сюда ступай, – приказал он.

Все еще закрываясь, Людмила подошла.

– Лезь в воду, – кивнул он на кадушку. – Вот тебе мыло, мочало, хорошо мойся, а то в темнице-то замарашкой стала. Дотронуться страшно! Как перед брачной ночью мойся!..

Девушка забралась в кадушку, беззвучно плача, окунулась, стала мылиться. Ее трясло.

– Да живее же ты, живее! – приговаривал Скуратов, вернувшись к столу, опрокинув полный кубок.

Людмила Курлятева быстро опьянела – на пустой-то желудок! Ее стало покачивать. Подельники переглядывались, посмеивались, отпускали сальные шутки.

– Да не три ты на одном месте! – выходя из себя, рявкнул на нее Малюта. – Вот чумовая! Ты что же, тюрьма, огненного винца ей налил, что ли? Не фряжского?

Тюремщик пожал плечами:

– Да какое увидел, такое и налил.

– Тьфу! – сплюнул Скуратов. Строго взглянул на своих: – Без меня ни-ни, вернусь скоро!

Он зашел с двумя подручными, державшими факела, в темницу к Курлятеву.

– С Людмилой что?! – вскинулся боярин.

– А что с ней станется, с Людмилой твоей? – подходя, ответил вопросом на вопрос Скуратов. – Плещется она, как русалочка плещется, долго только сержусь вот я на нее…

– Оставь девку, оставь!..

– Так всему свое время, Дмитрий Иванович. А вот у тебя времечка нет уже…

– Губить будешь?

– Буду, – закивал радостно Малюта. – Ой, буду!

Рядом с Курлятевым тихо выла его жена, а сын Иван надрывным шепотом все повторял: «Прокляты будьте! Прокляты!»

– Что живо, то и хитро, Дмитрий Иванович, – рассмеялся Малюта. – Потому-то я простоту и люблю! С кого ж начать-то? – вытягивая из кармана прочный шелковый шнурок, рассуждал вслух. – С тебя, али с сыночка? Или с женушки? Ишь как воет, аки волчица! Но мне так даже лучше, радостнее на душе. Так с кого бы?..

– С меня, с меня! – хрипло прорычал Курлятев.

– Ну, будь по-твоему, уважу. Быстро все сделаю – мучить не стану. Царь не велел, он у нас милосердный. – Подступив к боярину сзади, Малюта щелкнул тугим шнурком. – А вот что жену и сыночка твоего ждет, сам догадайся. – Он склонился над ухом Курлятева: – Только им, родненьким, даже Людмила твоя скоро завидовать станет!

– Иван, моли Господа простить нас, моли! – закричал Курлятев. – И ты, душенька моя! Молитесь! Молитесь!.. Людмила!! – это был его последний крик, тотчас сорвавшийся на хрип.

Малюта вернулся в сторожевую. Вцепившись в мочалку, прижав ее к груди, Людмила взглянула на него.

– Как там тятенька? – спросила тихо.

Зубы ее стучали, язык повиновался плохо.

– Спит тятенька, спит, – ответил, хищно разглядывая ее, Малюта. – Дай-ка мочало, спинку тебе потру, не дотянешься ведь!

– А матушка?