Воевода Шеин

Событий в минувшую зиму было на памяти друзей столько, что им хватило бы воспоминаний на весь путь до Суздаля. Но их благополучная езда была прервана. К полудню второго дня они миновали Московскую землю и добрались до Владимирской, въехали в большое торговое село Покров. Достигнув постоялого двора, путники удивились многолюдью и множеству конных упряжек в санях.

   — Ничего подобного никогда не видел, — промолвил Артемий. — Разве что в базарные дни.

Заметили Артемий и Михаил и другое. Сани были полны разной домашней утвари, кое-каких одёжек, постелей, словно все собравшиеся на постоялом дворе бежали от какого-то бедствия. Вышли из возка боярыни Анна и Елизавета, за ними — Маша. Все они изумлённо смотрели на скопище саней, на молчавших горожан, из которых мать Артемия Анна многих узнала. Она же и высказала Елизавете и Маше своё предположение:

   — Погорельцы это, мои любезные суздальцы.

И вдруг Маша вскрикнула:

   — Там тётя Павла! Я узнала её, это наша соседка!

Маша побежала к ней, тронула за полушубок:

   — Тётя Павла, это я, Маша Измайлова. Ты помнишь меня?

Женщина лет пятидесяти посмотрела на Машу печальными серыми глазами. Лицо её исказила горестная гримаса, она заплакала в голос, запричитала:

   — Ой, ясочка моя сладкая, ой, дитятко, лихо-то какое обрушилось на нас! Не знаю, как тебе и сказать, моя ненаглядная, как поведать...

Павла ещё причитала, ещё искала какие-то важные слова, может быть, утешения, но Маша сердцем поняла, что там, в Суздале, случилось нечто непоправимое, какое-то великое несчастье. Тётка Павла жила в соседнем от Измайловых доме. Их большие дворы, расположенные на Покровской стороне, близ Покровского женского монастыря, огородами и садами сбегали к речке Каменке, и там на прибрежном лугу Маша часто играла с двумя дочерями Павлы. Та в этот миг собралась с духом и с плачем выговаривала самое страшное, от чего задыхалась:

   — Ясочка моя, погорели мы все на Покровской стороне, и твои родители допрежь. Пепел там, где стояли палаты, остался...

Смысл сказанного Павлой не сразу дошёл до Маши. Да, случилось несчастье и погорела Покровская сторона. Но где её родители? Почему их нет среди погорельцев? К Маше подошли боярыни Анна и Елизавета, позади встали Михаил и Артемий. Маша ещё искала между погорельцами матушку и батюшку, но высветились слова Павлы, глухо произнесённые сквозь рыдания: «Вечная им память!»

Маша всё поняла: родители её погибли. Голова у неё закружилась, и она сомлела. Михаил успел подхватить падающую Машу и теперь, присев, держал её на коленях. Он поднял её и понёс к возку. Артемий поспешил следом.

А Павла уже рассказывала Анне и Елизавете о том, что произошло в Суздале на Покровской стороне:

   — На третьей неделе Великого поста в день мученика Савина мы легли спать, как завечерело. А в полночь проснулись от треска, огня и дыма. Глянули — горят палаты Измайловых. Выбежали из дома. Боже мой, кругом всё полыхает! На нашем доме уже крыша горит. Соседи напротив Измайловых и за ними тоже полыхают. Взялись добро спасать, да разве спасёшь? Похватали, что можно, постель да одежонку. И скотина погорела. Благо вот лошадёнку спасли...

   — А что же Измайловы? — спросила Павлу бледная Анна.

   — В полдень, когда вся сторона выгорела, собрался народ к их палатам. И ничего уцелевшего не увидели. А как разгребли то место, где быть опочивальне, только косточки беленькие и нашли. — Тётка Павла умолкла, опять заплакала.

Приехавших заметил хозяин постоялого двора Филимон. Он подошёл к Михаилу и, увидев сомлевшую Машу, сказал:

   — Несите её за мной. У меня есть свободный покой. И все ваши пусть идут...

Филимон вскоре повёл Шеиных и Измайловых на постоялый двор. Михаил нёс на руках Машу. В просторном покое, кроме стола и нескольких спальных топчанов, ничего не было. Михаил уложил Машу на топчан близ окна, присел на край, спросил хозяина:

   — Может, в селе лекарь есть? Позвать бы!

Хозяин, грузный мужик, огладил окладистую бороду. Потоптался.

   — Не знаю, как и сказать. Лекаря-то нет. А вот позавчера на базарные дни муж с жёнкой то ли из Москвы, то ли из Мурома приехали.

Представились торговыми людьми, узорочье разное по сёлам носят. Однако скажу тебе, боярин, что сила в них тайная есть, к себе так и влекут. Поди, чародеи. Как пить дать, помогут.

   — Позови их, я за хлопоты заплачу, — попросил Михаил.

Филимон ушёл. В покое воцарилось молчание. Ни у кого не было слов, чтобы выразить постигшее Измайловых горе. Боярыня Анна плакала. Она лишилась последнего брата мужа, дяди Артемия и отца Маши, боярина Михаила.