Воевода Шеин

   — Спрашивал, — весело заявил Анисим, — так он свои глазки прищурил и пальцем погрозил: дескать, много будешь знать, скоро состаришься. А мне неохота стареть, — балагурил Анисим.

Однако сердце подсказало Михаилу, что отдых ему был дан не напрасно и его ждут в жизни большие перемены. Михаил не поделился своими предчувствиями ни с кем. Он убедил Марию, что вскоре вернётся и всё будет по-прежнему.

   — Жди меня, голубушка, ждите меня, детушки. Я соколом слетаю в Москву, привезу вам гостинцев, и мы зимовать тут будем.

Сын Ваня просился к отцу на руки.

   — Я хочу с тобой, тятя, хочу с тобой! — тянул он ручонки.

Михаил поднял сына, прижал его к груди.

   — Вот как вырастешь, дам тебе коня и мы вместе поскачем в Москву, а то и дальше.

   — Я умею скакать. Дай мне лошадку, — не унимался голубоглазый лобастенький малыш.

Мария взяла у Михаила сына, сказала:

   — Иди с Богом, родимый, а мы к лошадкам пойдём.

Поцеловав Марию, сына и дочь, Михаил ушёл к коню, которого держал Анисим, и вскоре они покинули подворье.

Москва на этот раз показалась Михаилу умиротворённой. Ничто не нарушало её деловитой жизни. Но ещё совсем недавно в стольном граде было неспокойно. Под Тулой, где засело войско Ивана Болотникова, ещё лилась кровь тех, кто шёл на приступы, и тех, кто защищался от царского войска. Повстанцы знали, что их ждёт, если они сдадутся на «милость» царя. Но они не знали и другого, того, что их ждёт суровая кара в самом городе. Волей царя и по совету учёных мужей на реке Упе была сооружена плотина, и город Тулу затопило. Болотников был вынужден сдаться. Его привели в Москву и ослепили, потом увезли в глухой монастырь под Каргополь, где, сказывают, он был утоплен.

Отдохнув два дня с дороги, Михаил отправился в Кремль. Его угораздило приехать в тот час, когда царь заседал вместе с Боярской думой. Однако получилось так, что Шеина пригласили в думу и привели в Грановитую палату, где обычно бояре решали государственные дела. Князь Фёдор Мстиславский, который вновь после Лжедимитрия возглавлял думу, встал навстречу Михаилу, подал руку и повёл на уготованное ему место. Прежде чем сесть, Шеин поклонился царю и всем боярам, вовсе не представляя, зачем он понадобился думцам.

Но поднялся Василий Шуйский и негромко, но так, что все слышали, сказал:

— Я позвал окольничего Михаила Шеина для того, чтобы обнародовать мою волю перед вами, думные бояре. За многие заслуги перед державой в стоянии Шеина супротив врагов русских я жалую царской волей Михаилу Борисовичу Шеину чин боярина.

Бояре все как один встали, встал и Шеин, они поклонились ему, а он им. Так, словно обыденный, свершился обряд посвящения заслуженного россиянина в сан избранных лиц, принадлежащих к высшему сословию. Впрочем, Михаил Шеин был боярского рода и за ним значилось боярство. Но здесь он получал чин боярина из царских рук и теперь мог быть избран в Боярскую думу.

Однако Шеин не стал думным боярином. Царь Василий Шуйский прочил ему иную судьбу. Человек неглупый, но более хитрый, чем умный, помнивший все заслуги Шеина перед отечеством и все «уколы» самолюбия, царь был намерен возложить на плечи Михаила Шеина тяжесть, которая не каждому была по силам и могла надломить многих нетвёрдых духом. То, как задумал изменить судьбу Шеина царь Шуйский, можно приписать к награде за честь воеводе, равно как и счесть за наказание. Стать воеводой города Смоленска не каждый россиянин осмелился бы, зная его многовековую трагическую историю. Возглавлять порубежный город, который временами казался пороховой бочкой, — это ли не наказание?

Так уж случилось, однако, что Шеин, будучи человеком с отважным сердцем, принял назначение быть воеводой Смоленска за честь.

И, когда после заседания Боярской думы Шуйский не отпустил Шеина, а повёл его в свои палаты и там, в малом и уютном покое, они остались вдвоём, царь произнёс:

   — Тебе, воевода, я оказываю большую честь. Садись и слушай, в чём суть её.

   — Спасибо, государь-батюшка, мне уже оказана большая честь. Куда уж более, — попытался возразить Шеин.

   — А ты поперёд батьки в пекло не лезь, — усмехнулся Василий Иванович, усаживаясь в кресло напротив Шеина. — Ты многажды бывал в Смоленске. Знаешь сей славный подвигами город, знаешь и то, что он стоит на огненном рубеже. Как я помню, он более двухсот лет есть яблоко раздора между Русью, Польшей и Литвой. А ведь это древний русский град. В десятом веке о нём уже упоминал в своих писаниях император Византии Константин Багрянородный, а при великой княгине Ольге в Смоленск из Византии была привезена икона Божьей Матери. Вот в какой град я хочу послать тебя воеводой и наместником царским. И что бы ты ни думал по этому поводу, но другого выбора я не сделаю. И стоять тебе там, Шеин, сколько я буду царствовать!

   — Я покорен твоей воле, государь. Смоленск я чту выше многих других русских городов. Буду стоять там, не посрамив чести.

   — Иного ответа я от тебя не ожидал. Помню, там совсем неподалёку от Смоленска, в крепости Сокол, твой батюшка голову сложил.

   — Да, это случилось близ Полоцка.

   — Вечная память славному воеводе...