Воевода Шеин

   — Там же брат мой названый, как не пойти! — воскликнул Артемий.

   — С этим всё ясно, другое уясни, сын мой. Скажи о «великом посольстве» Шеину всю правду. И о московской жизни тоже, о том, как московские правители губят россиян. Правители затеяли игру, отправив но вражеский стан многих честных державцев, которые не желают видеть на русском престоле ни королевича Владислава, ни короля Жигмонда. Ещё скажи, что «великое посольство» будет стоять под Смоленском до той поры, пока поляки не снимут осаду. Будь честен во всём. Скажи смолянам, что мы не намерены уступать полякам ни в чём, станем биться за Русь до конца.

   — А как же договор Москвы с Жолкевским, в котором мы зовём в цари Владислава? — спросил Артемий.

   — Это всего лишь воля семи бояр, но не народная. Об этом страдаю вместе с Русью. Нам же надо подумать, как накормить город, как избавить его от голодной смерти. Вот Нефёд прав: Дорогобуж надо вернуть Руси — там закрома смоленские.

Артемий понял из сказанного самое главное: Филарет ни в чём не пойдёт на сговор с поляками, что не во благо Руси и Смоленску. Но это заключение Артемия привело его к другой печальной мысли: Филарет послан семью боярами под Смоленск умышленно, чтобы обострить отношения с Сигизмундом, а тот, как показалось Артемию, найдёт способ посчитаться со строптивым митрополитом, и, как ни тяжело было, сделал из этого вывод о том, что Смоленску от «великого посольства» не будет проку, но проявится стойкость воителя Филарета против поляков, а вместе с ним и воеводы Шеина, за что им когда-нибудь будет воздана честь и хвала.

С такими мыслями Артемий уходил от Филарета с Нефёдом и Павлом в осаждённый Смоленск. Судьба была к ним благосклонна и милосердна. Они нашли «прогалины» во вражеской осаде и благополучно вернулись в город. За воротами Михаил Шеин уже ждал посланца из посольского стана. Какова же была радость Михаила и Артемия, когда, едва поднявшись из лаза, Артемий угодил в объятия Михаила!

   — Здравствуй, дорогой мой шурин, дорогой побратим. Как давно мы не виделись!

   — Да уж надолго развела нас судьба. — Артемий похлопал Михаила по спине, провёл руками по плечам, по груди. — Слава Богу, ты по-прежнему крепок, как дуб.

   — И ты исправен, окольничий. Растёшь в чинах.

   — Расту. За труды праведные. Как Мария, как дети?

   — Господь хранит, но не балует. В страхе они живут, только вида не показывают. Да что же мы под аркой стоим! Идём в палаты.

Было далеко за полночь. Шёл дождь. Над крепостью стояла мёртвая тишина. Не слышался собачий лай — собак в городе давно не было, не мычали в хлевах коровы. Их можно было сосчитать в городе по пальцам. Птица уже давно была вся переведена, и в полночь или на рассвете уже не раздавалось пение вторых и третьих петухов. Город вымирал, и об этом Шеин сказал Артемию:

   — Здесь скоро будет, как на погосте.

В воеводских палатах Шеин не стал никого будить, а увёл Измайлова на кухню и там, уже по привычке, собрал кое-что на стол из скудных запасов, достал из ларя последнюю баклагу водки. Когда выпили и закусили, Михаил попросил Артемия:

   — Ну расскажи, брат, с какой нуждой прибыло сюда невиданное на Руси «великое посольство»? Будет ли смолянам от него прок?

   — Раскол, Борисыч, в посольстве, и никто теперь толком не знает, кому что нужно. Из Москвы уезжали, было два боярских наказа: просить на московский престол королевича Владислава и освободить от осады Смоленск. Тебе это, поди, ведомо. Но вот другое, надо думать, неведомо. В первые дни нашего сидения здесь переговоры были лишь между вельможами, и тут начались склоки. Королевские гетманы, паны заявили, что Сигизмунд прежде всего утишит смятенное царство Московское, ещё займёт Смоленск, будто бы преклонённый к Лжедимитрию. От наших вёл беседу с поляками больше всего князь Василий Голицын — глава посольства, одним словом. Он же говорил: «Смоленск не имеет нужды в воинах иноземных. Оказав столько верности и чести во времена бедственные, столько доблести в защите против вас, изменит ли чести ныне, чтобы служить бродяге?» Сказанное им дальше, я видел, покоробило митрополита Филарета, истинного воителя за Русь. Голицын же говорил: «Ручаемся вам душами за боярина Шеина и горожан: они искренне вместе с Русью присягнут королевичу Владиславу». Трудно сказать, кому хотел угодить князь Голицын, но владыка Филарет потемнел от его слов. Королевские вельможи тут же начали настаивать на том, чтобы Смоленск присягнул на верность не только королевичу Владиславу, но и королю Сигизмунду. Тут началось борение. Ты ведь, поди, не знаешь, что в нашем посольстве сто пятьдесят смоленских боярских детей и городских дворян, кои с нами из Москвы пришли.

   — Того не знаю. И что же они? — спросил Шеин.