Воевода Шеин

Поднявшись в седло и выехав через Никольские ворота из Кремля, он не поехал на Рождественку. Какая-то неведомая сила потянула его на Воробьёвы горы. Он спустился к Москва-реке, переехал через наплавной мост, поднялся на Якиманку и дальше по прямой, не погоняя коня, выехал на высоты, вскинувшиеся над Москвой. Он отдал коня Анисиму, бросил: «Погуляй тут», — спустился с горы на выступ, где стояла скамья, и сел на неё. Стольный град лежал перед ним как на ладони. Но Михаил вторым зрением увидел Смоленск. В том 1595 году он вот так же поднялся на вершину Соборной горы и обозревал раскинувшийся у подножия горы Смоленск. Тогда он сопровождал в порубежный город шурина царя Фёдора, Бориса Годунова — правителя. Царь поручил ему построить вокруг Смоленска крепостные стены, которые были бы такими, каких нет во всей Европе. Правитель Руси Борис Годунов привёл за собой на гору князя Василия Звенигородского, окольничего Ивана Бутурлина, дьяка Никиту Перфильева. Но самой главной фигурой среди них был зодчий Фёдор Конь, который возводил в Москве стены Белого города. Ему царём Фёдором предписывалось «делать государеву отчину город Смоленск каменной». И ещё говорил царь, что в Смоленске начнётся отныне великое сотворение неприступного града. Так велел царь Фёдор, отправляя Бориса Годунова в Смоленск, и потому все, кто был послан в Смоленск возводить крепостные стены, въехали в город под благовест всех городских колоколов. Помнил Михаил, что въезжали в город через посад, мимо литовского гостиного двора, по Большому мосту через Днепр. В зрители были позваны все иноземцы, чтобы они видели и знали, зачем приехали в Смоленск зодчие, десятки вельмож, сотни мастеров каменного и кирпичного дела. В Богородицком соборе состоялась торжественная литургия по освящению «благого городового дела». Архиепископ Феодосий благословил созидателей. И вот Фёдор Конь принялся рассказывать Борису Годунову на Соборной горе, какой он видит будущую крепость. Он говорил о ней как зодчий, и многое тогда Михаилу было непонятно, но слушал он с интересом.

— По живописности расположения, общей монументальности, величавой красоте, чёткости расставленных объёмов и оборонительной способности, — звонко докладывал Фёдор Конь, — эта крепость не будет иметь себе равных. Оборонительная мощность превзойдёт такую крепость, какая есть Варшава.

— А сколько ты видишь в ней башен? — спросил Борис Годунов.

— Тридцать восемь, и в каждой из них может обороняться до ста ратников. Длина же стен будет равна шести с половиной вёрстам. И если государь окончательно повелел мне возводить крепость, то скажи ему, боярин Борис Фёдорович, что на эту крепость должна поработать не меньше трёх лет вся держава. Да-да, вся держава. — И головастый подвижный Фёдор Конь поднял вверх сжатую в кулак руку. — Зовите, шлите на возведение крепости всех мастеров каменного дела, всех кирпичников и даже горшечников. Мне будут нужны тысячи землекопов, тысячи подвод, чтобы везти со всей державы камень, кирпич, известь, лес.

— Всё запишем, что потребуется, и ты получишь в полной мере. Не станет тебе нужды ни в чём, — заверил Борис Годунов Фёдора Коня. — И помни, зодчий, что с тебя тоже будет спрошено строго. Тебе даются три года, а потом кончаются перемирные года с Польшей, и она — как пить дать — пойдёт на Русь войной. Крепость должна встать на пути поляков.

Воспоминания тринадцатилетней давности катились волна за волной. Спустя три года Михаил Шеин вновь сопровождал Бориса Фёдоровича в Смоленск, и в тот год зодчий Фёдор Конь показывал ему чудо — творение русских зодчих и мастеров. Тогда Борис Фёдорович, обнимая зодчего, произнёс:

— Ты создал творение, которое не превзойти. Смоленская крепость — это ожерелье святой Руси.

И вот это «ожерелье» по воле судьбы отдают в его, Шеина, воеводские руки. Сможет ли он сохранить это «ожерелье» в том виде, в каком получит из рук государя? Есть у него, тридцатидвухлетнего воеводы, силы стоять за Смоленск на «огненном рубеже»? Есть или нет, но выходило, что о том государю больше ведомо, чем ему, потому-то и пути к отступлению у него нет.

Завершив свои размышления по поводу перемен в жизни, Михаил наконец-то посмотрел на Москву, словно видел её впервые, и удивился: «Хороша белокаменная! Что ж, буду оборонять твой покой на западном рубеже».

Поднявшись с откоса на гору, Михаил весело крикнул Анисиму, который выгуливал на лужайке коней:

— Ты, брат, иди прощаться с Москвой! Скоро мы её покинем!

— И когда это ты успел высидеть это желание, батюшка-воевода? — засмеялся Анисим.

— Фу-ты ну-ты! Тебя ничем не удивишь! Да в Кремле-то я с какой стати был? Вот и выговорил себе воеводство в Смоленске.

— Лучшего места не нашёл, батюшка-воевода! — опять уколол Анисим своего благодетеля.

— Мне там понравится. А тебя я не возьму, — тоже нанёс укол Михаил.

Так, балагуря и смеясь, Михаил и Анисим седло в седло скакали на Рождественку, чтобы положить там начало «великой суете» сборов в отъезд.