Воевода заморских земель

Долго думал Матоня, и надумал-таки. Ну, пусть господин воевода и иже с ним следующей весной дальше к полуночи плыть собираются. Пусть. А ежели кто не захочет? Даже не так: ежели не на чем будет? Корабли-то — для пущего бережения на берег с трудами великими вытащенные — они ведь и подгнить могут за долгую зиму или сгореть… Сгореть! Во — сгореть! Ну, не все, конечно. Хотя б пяток — уже хорошо. А всего судов осталось — тридцать без одного. Три кораблика в пути уже потеряли: два коча выбросило штормом на камни, да каравеллу затерло плавучими льдами. А как еще пять-шесть сгорят? Куда народишко девать? Вот и придется здесь — в Ново-Дымском остроге, что за осень расширили изрядно, — оставаться на поселение. Тут-то и развернуться можно — ясное дело, захочет кой-кто и в обрат плыть. А на чем, если корабли пожечь? Значит, не все пожечь, а парочку, или хотя б один так испортить, чтоб потом починить можно было — да не быстро, а то ведь и починят, да уведут в полночные страны. Со всей осторожностью действовать надо: на глаза аспидам — Олегу с Гришкой — лишний раз не попасться, хоть вряд ли узнают те его, да лучше уж упастись. Дело не такое уж трудное, народу много — около двух с половиной тысяч — целый город! Одному трудновато, конечно, да и годы не те — помощник нужен. Вот, хоть Олелька Гнус. Жадноватый парень, наглый, трусливый — как раз такой для задуманного дела и нужен. Только уж сильно побаивается он Игната, а Игнат, ясное дело, пожара не одобрит — ему со всеми в дальнюю сторону надо — видно, большую деньгу обещали ганзейцы за сведения. Надобно Олельку из-под влияния Игнатова вырвать. Осторожно, не торопясь. С годами мудрее стал Матоня — сам себе удивлялся, вот когда опыт пришел, эх, кабы раньше, так, может, и не сидел бы сейчас здесь.

Перед самым острогом остановились отдохнуть ненадолго, постояли, послушали песни — Покров все-таки, праздник! — да побрели дальше, к вытащенному на берег кочу, в котором, за неимением лучшего места, и жили пока. Многие, правда, ставили рядом с кораблями самоедские чумы из оленьих шкур, складывали посередине очаг из круглых камней, получалось тепло, даже жарко иногда. Изб-то на всех не хватало.

Адмирал-воевода Олег Иваныч все чаще задумывался о предстоящей зиме, студеной и долгой. Хорошо хоть успели, пользуясь попутным северным ветром, подняться вверх по реке, к старому острогу. Все-таки не голая тундра, как на побережье — и сопки, и лесок, хоть и мелкий да редкий, имеется. А значит — и дичь, и топливо.

Олег Иваныч прошелся по каюте, запахнул накинутую на плечи шубу — однако холодно, надо будет в избу переселяться или в чум. Эта идея с самоедскими чумами пришла ему в голову еще в Новгороде, когда читал отчет некоего проповедника, Степана Храпа, сто лет назад бродившего от Великой Пермии до Югры. По указу Олега Иваныча торговые агенты скупали по берегам моря Гандвик оленьи шкуры, ну а как чумы ставить — про то у Стефана Храпа подробно написано было. Вот и пригодились теперь. Вообще же Господь помогал в пути — с погодой везло, шли и ночью, вернее — полярным днем. Непривычно многим было — день-деньской солнышко по кругу ходит, ну, то экспедиции на руку. В пути охотились, рыбу ловили, с того и кормились и запасец изрядный на зиму сделали. Бог берег — только в пару штормов и попали, да под конец уже пригнал северный ветер льды. Еле прошли, один корабль потеряв. Тогда и принял решение Олег Иваныч — останавливаться на зимовку. Похоже, пора было: все сильнее становились ветры, шли дожди, да показывалась на горизонте белая кромка льдов. Обозначенный на карте покойного Федора острог представлял собой небольшую часовню да пяток полуразрушившихся от времени изб, давно покинутых, но еще вполне пригодных для жилья после небольшого ремонта. Все корабли, дабы упасти ото льдов и ветра, — воротами вытащили на берег — расставили кругом, словно стены, — во все стороны грозно смотрели пушки. Попробуй, сунься немирная самоедь — места мокрого не останется после первого же залпа. На высоких каравеллах, словно на башнях, ушкуйники несли караульную службу, к тому ж каждый еще был обязан трудиться для общего дела на заготовке дров, строительстве, расчистке снега и прочих работах — никто не роптал, понимали — для себя делают.

Олег Иваныч подошел к кормовому окну — смеркалось; здесь вообще сейчас светло было часа два в день, да и это время ощутимо становилось меньше — в остроге зажигались светильники. Нерпичий жир хоть и воняет, да неплохо горит, и свет дает, и тепло. Олег Иваныч тоже достал кресало — зажег светильник. Потянуло дымом, затрещал, вспыхивая, пропитанный жиром фитиль. Снаружи послышались шаги. Кто-то поскользнулся на обледенелой палубе, упал, выругался…

Олег Иваныч приоткрыл дверь — пахнуло сырым холодом.

— А, Григорий Федосеевич! Заходи, давно с тобой поговорить хотел. Да шубу-то не снимай, холодно.

Гость поздоровался, отряхивая снег на пороге. Вытащил из-за пазухи аккуратно сложенный бумажный лист:

— Список охотников. Ну, тех, когда самоедь напала.