Войга. Хроники

– Ты прав! – вмешался предводитель. Его голос уже звучал более властно и строго. – Может и есть кто, кому помочь можно. Может один али двое… Но! Возьмем мы их, отвезем к Марьянке, может довезем, а может и нет. А вернемся сюда, так не одну деревню хоронить придется, а две иль три! Да может и больше! Кто знает, сколько этой заразы уже разлетелось! – он выхватил из рук одноглазого один из камней и потряс им перед лицом юноши.

– Но нельзя же так! – парень повернулся к своим собратьям и словно вопрошая повторил, – нельзя же так, братцы! Мы ж не ироды какие! Не по-людски это!

– А сотни людей к смерти приговаривать по-людски? – упрекнул его Ратибор.

– А десяток?

– Так какой же здесь десяток? Тут от силы трое-четверо выходить можно, да и то не знамо, выйдет или нет! – мужчина окинул перевязанной ладонью бьющихся в конвульсиях людей. – А пока мы время потратим на журавля, синица полчища сгрызть может! Тут выбор очевиден, али я не прав?

– Прав, – поддержал соратника кто-то из мужчин.

– Прав, – завторили ему еще двое.

– Так мы же можем разделиться! – неожиданно осенило догадкой юношу, и в глазах его засияла надежда.

– Мы таким-то числом еле справляемся. А коли меньше нас станет… Что делать будем?

– Нет! – резко закричал парень. – Не приму я этого!

Вместе с этими словами он выхватил меч и направил его в сторону своих же. Мужчины опешили от такого поворота.

– Не позволю я души губить по чем зря! Хотите их крови, – он указал пальцем в сторону стонущих жителей Лычегды. – Придется вам и мою пролить! Кх…

Меч Главы мягко, но быстро прошел сквозь его шею и вышел наружу прямо перед его лицом. Он в испуганном трепете посмотрел на торчащее перед ним острие, словно пытаясь понять, что именно сейчас произошло.

– Руби, – сухо отдал свой приказ предводитель, вытаскивая клинок из парня.

Мужчины послушно достали свои орудия и перепрыгнули за забор скотного загона. Крики стихали один за другим. На землю опускалась тьма ночи. Она словно пелена скрывала следы их греха, свершенного, как они мысленно оправдывали себя, во благо всего народа будущей Руси.

Он лежал на земле. Концы его светлых волос окрасились грязью и собственной кровью. Глаза его были широко раскрыты, а голова повернута в сторону бойни. Его бездыханное тело словно наблюдало за всем, что творили его товарищи.

– Что с телами делать? – осведомился у Главы Ратибор, когда дело уже было сделано.

– Сеном закидайте и сожгите. Подожди, – предводитель остановил его прежде, чем мужчина ушел исполнять новый приказ. – В домах пошарьтесь, возьмите, что подороже. На девках, что по селу лежат, платья изорвите. Пусть все выглядит как набег.

– Понял, – ответил тот и повернулся к собратьям. – Слышали?

– Да, – тихо отозвалось несколько мужчин и тут же направились исполнять приказ.

А Глава плавно опустился на землю возле тела юнца.

– Прости, Степан, – с этими словами он сдвинул вниз веки парня, закрывая глаза хладному свидетелю. А затем поднял голову верх и задал вопрос, что одновременно послужил ему самому подобием оправдания. – Турофей, что же ты творишь?!

Веда (276г. до н.э.)

Очередное утро в избушке старой ведьмы отличалось от всех предыдущих, возможно, только яркими солнечными лучами, которые тут же обрушились на Лукерью и принялись терзать ее заспанные глаза, когда старуха широко распахнула входную дверь. В этой деревянной избе девушке отводилось свое уникальное место: в сенях на медвежьей шкуре, брошенной заботливо на пол под грудой висящего на стене барахла, прямо возле входной двери.

– Вставай! Дела не ждут, – хриплым голосом грозно сказала ей ведьма.

Девушка послушно приподнялась со своей незамысловатой постели, все еще пытаясь привести зрение в нормальное состояние под незатухающим ярким натиском.

– На, ешь.

Старуха отдернула свое замызганное дранное по подолу платье и, присев на корточки, поставила перед ней крынку молока и ломоть вчерашнего хлеба. Не смотря на свою зажиточность, Веда не стремилась к богатствам. Новые вещи она покупала весьма редко и то, когда старые уже и одевать срамно становилось. А в дом она новой утвари не приносила и подавно. Лукерья лишь могла предположить, что скорее всего вся посуда и малая мебель достались хозяйке по наследству от предшественницы, о которой, к слову, молва по деревне даже спустя пятьдесят лет после ее смерти так и не замолкала, да и вряд ли когда-нибудь стихнет. Уж больно люба она была людям. Добрая и сильная. А сколько сказок матери сказывают своим чадам перед сном о могущественной Ариаде!