Войку, сын Тудора

— Наш вельможный брат не все сказал, заявил старый Пывул, когда все выпили, — хотя я с ним согласен. Это победа, но это и поражение. Мы разбиты, бояре ваши милости, мы разбиты, ибо пали на поле боя лучшие из нас, погибли во множестве. Они пали, потому что не нашли в себе силы отринуть ложную любовь к отчизне, то, что остается любовью к отчизне в глазах презренной толпы, в глазах черной кости, холопьев и смердов. Даже лотры, принесшие, как все мы знаем, свои лохмотья и кистени в войско князя, даже воры белгородской гавани встали под те знамена, коии наши мудрые, благородные, вельможные братья не нашли в себе силы покинуть. Это не победа для Молдовы, вельможный брат наш Ионашку, это поражение. Но оно на пользу нашей земле.

— Если мы сумеем повернуть дело как следует, — вставил Утмош.

— Истинно так, пане Васелашку, — продолжал Пывул. — Это поражение, беда, случившаяся с землею нашей по вине нынешнего господаря; он повел на смерть лучших сынов Молдовы, а сам спасся.

— Но это ему не пройдет, — мрачно заметил Лупул.

Слуги сразу же наполняли опустевшие чаши. Трапеза единомышленников шла своим чередом; видно было, что собираются они не в первый раз, понимают друг друга с полуслова.

— Где он теперь, кстати сказать? — поинтересовался Паску.

— Штефаница-то наш? — усмехнулся с полным ртом Ионашку. — Где-то, верно, бегает! Живот спасает!

— Люди говорят, его видели аж в Покутье, — сказал боярин Жевендел. — В корчме по дороге на Снятин, с несколькими куртянами.

— А был иной слух — будто князь хоронится в Нямце.

— Нет, в Четатя Албэ! Верный человек рассказал!

— Тихо, панове! — старый Пырвул брякнул об стол еще увесистым кулаком. — Я знаю воеводу, никуда он от войска не уйдет. А значит, от армии султана. Только там стоит поискать нашего князя.

— А стоит ли, — усомнился Лупул, с аппетитом обгрызая кость. — Не хотел бы я очутиться в его руках.

— Я тоже, — с мрачной хитрецой кивнул Карабэц. — Стало быть, надо, чтобы вышло наоборот.

— В своем ли ты уме, пане-брате?! — испугался Жупын, владелец семи сел из-под Килии. — О чем говоришь?

— О деле, брат, о деле, — поддержал хозяина Гонца. — Для дела того и собрались мы сегодня.

Тараф вовсю наяривал, женщины наливали вино и крепкую польскую холерку-горелку, подрагивая тугими грудями под тонким льном сорочек. Карабэц обернулся было к цыганам — приказать, чтобы играли потише, да раздумал: разговор поворачивался к тайному.

— Истинно так, по Земле Молдавской ходят звоны: воеводу видели, мол, тут, видели там, — заговорил Пырвул. — Только все это — брех. Это люди Шендри-портаря воду мутят, запутывают след. Ведомо мне достоверно: Штефан — при войске. С ним уже немало людей; Штефан — на воле, чинит османам всякие пакости, не пропускает обозы с хлебом. А лживые слухи — чтобы нас с вами провести.

— Вот видите, бояре ваши милости! — воскликнул Жупын. — Уже и войско собрал!

Собравшиеся зашумели все сразу. В их речах звенели ненависть и страх, но и голос звериной осторожности.

— Послушайте меня, паны-братья, — молвил Утмош, когда застольщики поутихли, присосавшись к чаркам. — Я не спатарь, не ворник, не чашник. Ваши милости все меня знают; я от государственных дел далек. Моя забота — мой дом, моя землица, мое хозяйство, все, что обретено в трудах нелегких, за целую жизнь. До прочего, по чину моему, мне и дела нет. Но я многое видел, узнал на веку. Видел, каким предстал пред всей землей нашей нынешний воевода, когда сам Матьяш уносил от него ноги со стрелой в заду. Видел, как скатились головы Исайи-ворника и Негрилэ-чашника, даром что Исайя был Штефану родич, а Негрилэ — друг. Как катились иные головы ни за что, ни про что. Как рушилась боярская честь. Помню, как пал позор на мою седину на неправом суде воеводы в Четатя Албэ, видевший славу рода нашего, когда Штефан в великом споре встал на сторону смердов, нанеся мне обиду и бесчестье. И ныне говорю вам, братья: Штефан, сын Богдана, — не наш князь. Уж лучше султан!

— Мухаммед не сядет на наш стол, мал он для такого царя, — сказал Дажбог. — Султан привез нам на княжение сына Петра-воеводы, убиенного князя.

— Рыбнику мунтянскому сын тот щенок! — возмутился Лупул. — Самозванец, ублюдок!

— Чей он, может, и вправду дело темное, — усмехнулся Карабэц. — Только что нам до того, чей бычок там скакал? Теленок-то будет наш, султан-то его признал!

— Вот именно, наш, — кивнул Пырвул. — Телок, щенок — такой и нужен, чтобы не умничал и не чудил, чтобы слушал голос лучших людей земли, из воли лучших не выходил. Пусть ублюдок, но в нем — спасение!

— Пока сей мунтянчик у нас воссядет, туркам надо еще взять Сучаву, — раздался голос молчавшего до тех пор боярина Шлягуна. — Штефан-то при войске, Штефан-то бьется. А Мухаммед, слышно, опять нездоров.

— А наши силы — где? — спросил Жевендел. — По маеткам да по бешлягам, по всем местам, где отцы-деды взимали мыто; поставили заставы, людей ратных, и ждем купцов, а их нет да нет. Слабы мы, паны-братья, для дел великих; каждый к своему дому тянет, а нужно всем вместе, иначе князь нас сомнет.