Войку, сын Тудора

— Кем начинал, — спросил мессер Антонио, обращаясь к Юнис-беку, — кем начинал свой путь к славе Осман-бей, первый повелитель турок? Он был военным и духовным вождем своего народа. А кто теперь падишах? Он уже бог, как были богами для византийской толпы священные кесари Рума. И люди его теперь для султана не соратники, а рабы. От первого визиря до последнего водоноса в войске. И это тоже часть отравленного наследия больного Византа. Ведь империя Рума была давно и смертельно больна уже тогда, когда первые янычары Мурада высаживались на европейском берегу.

Гости слушали великого архитектора. Гастон де ла Брюйер — не скрывая восхищения, мессер Персивале — с непонятной усмешкой, юный сотник Чербул — благовейно. А молодой бек в раздумье вспоминал суждения отца, Гадымба и других старых воинов ислама, беседы старших в те редкие минуты, когда можно было говорить, не опасаясь вездесущих ушей сераля, шпионов тайной службы падишаха. Как созвучны были они всему, что говорил теперь почтенный и мудрый, хотя и пребывающий в заблуждении христианства строитель князя Штефана, бесстрашного молдавского бея! Старый мастер прав: не справедливость и закон правят уже в Стамбуле, а интриги и подкуп, как было при проклятых царях Второго Рима. И нож убийцы на весах общественных ценностей стал тяжелее, чем ятаган газия.

— И тогда пойдут вперед армии новых великих царств, — заговорил флорентинец, продолжая мысли мессера Антонио. — Может быть, это будут немцы, или англичане, или ваши земляки, мессер Гастон, московиты или испанцы. Все еще может быть.

Юнис-бек встал из-за стола и подошел к окну. За небольшими, вправленными в саженную свинцовую раму толстыми стеклами спокойно кружились снежинки нового снегопада, которым Аллах одарил чужую твердыню. И юноше вспомнился весь долгий, кровавый путь, пройденный его народом по велениям султанов, во славу всевышнего и его пророка. Вспомнились походы, в которых ему довелось уже участвовать, распростертые у его ног чужие страны, иссеченное почетными шрамами лицо отца. Все до сих пор покорялось на ратном пути ему и боевым товарищам, ничто на нем не было для него запретно. И все, что встречалось в победных боях или на марше, становилось его добычей, существующей лишь для его услады и обогащения.

Но юный воин помнил огонь, пожиравший чужие жилища, позор и смерть, вместе с ним врывавшиеся в чужие города. Горящие груды книг, чья мудрость навсегда ускользнула от него в дыму. И глядели на него из пламени скорбные лики сжигаемых икон и незакрытые глаза мертвецов. На срубленных наскоро кольях сутками корчились тела казненных, жестокость фанатичных газиев устрашала порой самый Стамбул. Да, пример османами был подан самими неверными; но разве надо было принимать этот отравленный дар кяфиров? Разве этого требовал от правоверных всемилостивый аллах? Не грянет ли в конце концов суровая кара всевышнего, — когда будут повернуты вспять непобедимые до сих пор войска? И не об этом ли хотел напомнить воинам тот, чье имя вовеки свято, послав им позор и боль Высокого Моста?

Юнис прислонил лоб к холодному переплету окна. Армии ислама еще могущественны и повергнут в прах немало врагов. Но что сделал бы он, наступи черное время завтра?

«Мудрый не бежит от судьбы, — прозвенела в памяти любимая фраза Сулеймана Гадымба. — Мудрый спокойно идет ей навстречу».

22

Ушла из гавани Белгорода, увозя молодого османа, генуэзская юркая галера: Штефан-воевода, получив выкуп, прислал приказ об освобождении сына Иса-бека. А для Войку, с первыми знаками весны, настали дни великих хлопот. Сотник, вместе с прибывшим в Четатя Албэ Володимером, окунулся в заботы, предписанные особо тайным указом господаря. Побратимы беседовали с капитанами и патронами галер и нефов, посещали конторы торговцев оружием и припасами, присматривались к безработным кондотьерам, время от времени выбрасываемым житейским морем на этот берег. От службы в хоругви Чербул был волен. Но друзья, выбрав день, присоединялись к получете воинов, поднятых по тревоге или совершающих обычный объезд границы. И бросали коней по следам грабительских шаек, забредавших на землю Молдовы за добычей. И каждое утро проводили в упражнениях на крепостном плацу.