Войку, сын Тудора

Вновь и вновь обсуждая с шурином подробности его предприятия, воевода взвешивал про себя принятое им смелое решение, незаметно наблюдая за собеседником. Говорили, он грабил на дорогах купцов; говорили, устроил себе дикую забаву в женском монастыре, взятом приступом его ватагой. Может, то — досужие вымыслы, может — правда, господарев шурин — буйная голоувшка. Но он умен, храбр, иного же человека для такого дела не сыщешь. Мангуп не должен покориться османам без боя. Мангуп должен драться.

— Задумано крепко, — подвел итог воевода. — Только помни, брат мой: не доверяйся чересчур татарам. Помни: Эмин-бей уже не тот Эминек, которого я отпустил из плена четыре года назад. У бея нынче под рукой — улус, ему надо кормить своих людей. И турки для него — природные друзья.

— Твоя правда, государь. О том не забуду.

— И еще. — На округлое лицо Штефана-воеводы легла быстрая тень. — Прими без обиды мои слова: князь Исаак тебе брат. Не забывай об этом.

Оставшись один, воевода знаком отослал явившегося было за приказаниями Володимера и снова склонился над картой. На столе курчавилось недвижными волнами Черное море — малый уголок в огромном бурлящем мире, на чьих перекрестках стоял его дом, жила его маленькая страна. Мятущийся мир, в котором государь обязан был все понимать и помнить, предугадывать и чуять наперед. Не только вести полки; надо было видеть, в какие стороны текут купеческие обозы и караваны морских судов, знать дела мастеров и заботы купцов, уметь предусматривать, какие потрясения могут вызвать в этом мире избыток могущества и алчности правителей, куда нацелятся удары их войск и флотов. Надо было ведать главное: где зреют силы мира, в каких местах, как перед взрывами вулканов, накапливаются они, готовя потрясения и перемены, кому сулят победы, а кому — беду, где собирает этот мир сокровища разума и духа — грядущие источники новых сил. И — главное над главным для государя — для чего живет и борется, льет без меры кровь и принимает муки его народ? Что хочет народ Молдовы оставить в наследие грядущему, какое предначертание исполнить? Ибо нет народа без предначертания своего и судьбы.

Ни древние книги, ни проповеди церковники, ни мудрые речи отшельников в кодрах не могли открыть того господарю Земли Молдавской, — только собственный разум, собственная совесть и честь. Только думы, бессонные думы, подгоняемые нетерпением беспокойного духа, течением быстрых перемен, не оставлявших времени для праздности. Ибо чем была Молдова до его правления? Малым княжеством среди лесных дебрей, между хребтами гор и заднестровским Диким полем. Да и сам он кем был до минувшей зимы? Безвестным князем малой страны, вассалом двух королей и одного султана. Даже после Байи, где он одолел спесивого Матьяша Венгерского, Штефан оставался таким же скромным, малозаметным в глазах мира государем. Но сладилось под Высоким Мостом дело — и все узнали о Молдове и ее князе. И восхитились ими, верится, по заслугам. Штефан славы не искал. Не шел на соседей, чтобы грабить их, брать в плен, захватывать чужие земли. Одна оборона была его заботой. И если порой нападал первым, лишь для того, чтобы защитить свою землю. Таков уж был он, таким воспитали его ратные наставники — отец князь Богдан, воевода Янош Хуньяди. Не ждал удара, наносил его первым — но только тому, о ком без ошибки ведал, что готовится на него напасть. Так было с драчливыми слугами Порты — мунтянскими воеводами Раду Красивым, Бессарабом.

Теперь Молдова ждет нашествия — самого тяжкого с тех пор, как она утвердилась в своих рубежах. Самое тяжелое испытание для страны и ее государя, которое тем не менее надо выдержать, остановив страшного врага. Может быть, именно в этом назначение Молдовы? Может быть, для этого судьба поставила его страну между горами и Полем и вложила в руки князя Штефана меч?

5

На следующий вечер галеас пришел мимо Солдайи. В полутьме смутно виделись взбегавшие на крутую гору стены, на высокой дозорной башне твердыни горел сигнальный огонь. Помощник мессера Негроне губастый мавр Андреа просигналил кому-то фонарем, с берега ему ответили. И «Тридент» прошел свой дорогой мимо древнего Сурожа, где когда-то началась великая торговая дорога с моря на Русь.

Прошли еще сутки, и корабль снова приблизился к берегу; другие башни и стены вырисовывались в лунном свете на гребне высоких утесов, придвинутых к самой воде. После нового обмена таинственными сигналами галеас осторожно вошел в небольшую бухту. И из зарослей у воды навстречу судну вышли несколько воинов, судя по снаряжению — генуэзцев.

С корабля спустили лодку. В нее сели князь Александр, Войку и четверо гребцов. Вскоре нос суденышка зашуршал о прибрежную гальку, и Палеолог спрыгнул на сушу. От встречавших отделились двое. Бритый генуэзец в латах преклонил колено и почтительно принял руку, протянутую ему для поцелуя. Бородатый детина в длинном черному плаще пал перед князем ниц, обнимая его ноги. Александр поднял бородача, братски обнял его. Затем приказал выгружаться.