Войку, сын Тудора

Вскоре открылся еще один грот, выходивший широкой амбразурой на волю. Далеко внизу по камням бежала речка; за ней вилась узкая дорога, по которой ползли неторопливые возы. Роксана устроилась на единственном камне, на котором здесь можно было сидеть. Скрестив руки, княжна обняла себя за плечи. «Будто сложила крылья», — подумал Чербул, усаживаясь перед нею на земле. В простой серой юбке и маленьких кожаных опинках, в льняной блузке с алыми тесемками на груди младшая из Палеологов держала себя с достоинством римской августы.

— Ты — рыцарь? — спросила она, с подозрением взглянув на Чербула.

— Нет, — отвечал тот.

— А видел, наверно, рыцарей?

— У меня есть среди них боевые товарищи, — ответил Войку. — Старшие товарищи, — поправился он.

— Не люблю рыцарей, — сурово заявила княжна. — Они — лицемеры. И разбойники, и убийцы, как их собратья, которые разорили двести лет назад Константинополь.

— Те воины только звали себя таким именем, — пожал плечами Войку, вспомнив Жеймиса, Бучацкого, Фанци. — Настоящие рыцари — благородные храбрецы. Да и дядя твоей милости, княжна, базилей Александр, в бою был истинным рыцарем, — сказал он неожиданно для самого себя.

— Он мне не дядя, — отвечала Роксана. — Убив базилея Исаака, он стал для всей нашей семьи ненавистным чужаком.

— Люди говорили мне не раз, каким справедливым и добрым государем был покойный князь Исаак, — заметил Войку. — Все любили его в вашей земле. Но он хотел покориться султану, впустить турок в столицу своих предков. Разве это не измена?

— Дядя Исаак хотел мира, — отвечала Роксана уже без прежней уверенности.

— Желание мира любой ценой редко спасает города, особенно от осман, — возразил сотник. — Базилей Александр знает их лучше чем его несчастливый брат; он встречался с ними в бою.

— Верю, — крикнула Роксана. — Ведь ты, я знаю, сражался в том же бою. Сколько же ты, наверное, убил людей!

— Только одного, — закусил губу Войку. — В битве, твоя милость, не убивают, — пояснил он, увидев в ее глазах удивление, — в битве рубятся. Не достанешь в сече врага саблей — попадешь сам на его клинок. Вот если ты мог оставить противника в живых, да не оставил, — тогда ты, считай, убил. В бою такого не случается, только в поединке, — глухо добавил он, помолчав.

— Значит, в тот раз ты бился в поединке и одолел? — спросила Роксана.

— Дозволь, твоя милость, о том не вспоминать. — В глазах Чербула мелькнула застарелая боль.

Роксана поднялась.

— Не говори мне «твоя милость», Войко, — улыбнулась она, — зови Роксаной, как бабушка Евлалия, как все. А теперь мне пора. Завтра я снова буду в том месте, где ты меня встретил. И, если ты свободен от службы…

— Свободен, — торопливо ответил Войку.

Они прошли уже немало по темному коридору, когда рядом, с пугающей неожиданностью, опять послышалось лязганье ржавых оков.

— Сана, Сана! — прокаркала святая Евлалия из мрачной ниши в стене, — допляшешься ты с этим молодцом, догуляешься! — Но, странное дело, злобы в этом скрипящем карканье уже не слышалось.

В круглом зале, в котором они в тот день уже побывали, княжна остановилась. Столб света, падая сверху, вновь одел сиянием ее черные кудри и тонкий стан, превратив на мгновение в серебряную статую.

— Тебе сюда, — Роксана показала на одну из галерей. — А теперь закрой глаза!

Войку повиновался. Когда юноша поднял опущенные веки, он был один.

После этой неожиданной встречи княжна не стала, однако, спешить домой. Свернув в известный только ей открытый грот, откуда были видны далекие вершины Тавра,[11] княжна присела на камень и задумалась.

Роксана давно слышала рассказы бывалых путешественников о Земле Молдавской, куда в свое время была выдана замуж тетка Мария, где служил в войске и сражался дядя Александр. Глядящим на нее с Великого острова Молдова казалась страной великанов, непобедимых в боях, и уж истинно сказочным богатырем представлялся властитель воевода Штефан. Все виделось там приезжим из Крыма непривычным и огромным: дремучие леса, вековые деревья на них, полноводные реки. Победа над страшными турками вознесла еще выше славу той земли в Мангупе. О ее храбрых сынах феодориты неустанно говорили почти пять месяцев, прошедших после сражения.