Войку, сын Тудора

За тяжелыми портьерами у входа послышалось движение. Султан негромко хлопнул в ладоши; по ковру в кабинет на коленях вполз гулям.

— Плохие вести, о Порог справедливости,[12] — прошептал юноша непослушными губами.

Другой юноша, в запыленном платье гонца, подполз к ногам повелителя, держа золотой поднос. На подносе лежал пергамент, свернутый трубкой. Мухаммед взял послание, сломал печать. Но тут же протянул гуляму.

— Что в нем?

Юноша торопливо пробежал глазами витиеватые строки; повелитель не любил многословного стиля османских писарей, слуги были приучены излагать в двух словах сущность писем, приходивших в сераль.

— Из Крыма, пресветлый падишах, — доложил он внятно, но тихо. — Нечестивый бей Искендер Палеолог захватил Мангуп-кале, казнил брата.

В комнате воцарилась тишина. Дежуривший за портьерой янычар неслышно выступил из тени, вынул нож. Султан, однако, медлил, не подавая обычного знака. Один кяфир убил другого, тем более — брата; какая же это плохая весть? И чем был ценен убитый христианский князь для него, Мухаммеда, для его империи? Теперь его войско, вступив в Феодоро, не будет возиться с ненужным уже вассалом; войско султана легко и просто сметет с лица земли непокорное княжество и этого бея Искандера, как поступают с врагом.

Султан подошел и, ударив гонца ногой в плечо, более — для порядка, щелкнул пальцами; оба юноши и янычар мгновенно исчезли с его глаз.

Близился вечер. Близилась пора, когда злая болезнь, поразившая его как последнего водоноса, опять давала себя чувствовать неизбывной, ноющей болью, когда дело и разум повиновались Мухаммеду с трудом, словно слушались болезни, а не своего природного хозяина. В эти часы, как обычно, Мухаммед начинал чувствовать жестокое стеснение в груди, хотя он щедро лился, раздувая легкие занавеси, сквозь огромные дворцовые окна. И больной султан выходил на широкую галерею, опоясывавшую Чинили-кьошк на уровне его верхнего, третьего этажа.

Город, завоеванный им двадцать три года тому назад, лежал перед своим властителем в предзакатной дымке, осиянный мягкими лучами солнца. Из гущи садов с торжеством взмывали к небу вершины минаретов и башен, купола мечетей и церквей. Это был не только огромный, всецело принадлежащий ему двухтысячелетний город. Не только могучая крепость, которую он, как только кончился трехдневный грабеж победителей, начал заново укреплять. Это была золотая скала, откуда новый повелитель мира озирал до самых дальних пределов вселенную — все подлунные земли, принадлежавшие уже ему, и те, которым завтра предстояло покорно лечь под копыта его коня. С этой вершины он почти четверть века направлял удары своих войск на запад и север, восток и юг. И армии Порты всегда возвращались к нему с победой — кроме единственной, той, которую в минувшую зиму повел на Молдавскую Землю сераскер Сулейман Гадымб.

Теперь это был уже турецкий город Стамбул. Двадцать три года тому назад, когда на его улицах еще дымились развалины, Мухаммед начал заселение новой столицы. Со всех сторон — из Анатолии и Греции, с берегов Далмации и Леванта — на телегах и арбах, на галерах и наосах под присмотром воинских отрядов в его Стамбул ехали армянские, греческие, албанские семьи. Съезжались каменщики, плотники, медники, ювелиры, портные — все, кому надлежало заполнить кварталы бедноты, чтобы трудиться на новых господ. Съезжались, обосновывались и они, нынешние хозяева Босфора. Мухаммед с великой щедростью наградил своих соратников, от военачальника до последнего салагора, участвовавшего в штурме. Он отдал им дворцы, дома и усадьбы греческих вельмож, одарил плодородными землями завоеванных провинций, драгоценностями, золотом и рабами. В великом городе на Босфоре утвердилась и расцвела новая жизнь.

Теперь это был турецкий город. Поднялись стены первого дворца султана, Эски-Сарая, мечети, дворцы его визирей, пашей. Вокруг многих греческих церквей, лишенных паствы и превращенных в мечети, воздвиглись минареты. Среди них была гордость султана великолепная Эйюба Ансари, получившая имя сподвижника пророка, которому была посвящена. Султан повелел с великой пышностью перевезти в Стамбул останки этого святого и поместить их рядом с мечетью, в роскошном мавзолее: у нового оплота ислама между Европой и Азией должны были быть свои святыни, свои места поклонения для мусульман.

С вершины Чинили-кьошка Мухаммед с гордостью озирал свою столицу, волны зелени, накатывавшиеся по ней на пролив, островки новых построек среди остатков императорских форумов и дворцов, арсеналы и верфи, где для его армий лили пушки и строили корабли. Свое великое гнездо. Это он взял его у храброго Константина на меч. Это он, Мухаммед, в двадцать три года от роду получивший прозвище Фатиха,[13] отстоял его затем, когда пришли к нему старые турки — паши, кадии, имамы и муллы, начальники над воинами, дервишами и слугами, сподвижники его деда и отца.